Аркадий Ипполитов - Эссе 1994-2008

Я специально обращаю внимание на два этих портрета, весьма скромных, но качественных произведения. Кто у нас знает Фосколо? К Пушкинскому же юбилею именно итальянка, Серена Витали, сотворила бестселлер, и каков бы он ни был, он был явно лучше просиживания бюджетных денег на идиотских заседаниях, увенчавших славное чествование «нашего всего». Вот вам и хваленая мировая отзывчивость русской души.

По этой выставке, сколь бы она ни была путано-усложненной, просматривается одно весьма глубокое соображение, свидетельствующее о необыкновенном великодушии итальянской культуры. На ней нет ни этрусков, ни римского портрета, и итальянцы как будто дают фору России, а то что бы мы, интересно, выставили? Скифское золото и пару баб? Игнорируя Рим, сами итальянцы, подстраиваясь под нас, начинают свою историю с Византии, которая, кстати, для них была скорее завоевательница, чем цивилизаторша. И с большой вежливостью показывают - о, у вас Византия была лучше, конечно лучше, чем у нас - где уж нам до вашей иконописи. Но Рим возникает довольно быстро, уже с Джотто, и какой лучше, первый или третий, о Господи, в этом ли дело? Святой Георгий Мантеньи пленителен, пленителен и наш Святой Георгий (его нет почему-то на выставке), никто не лучше, не хуже, они РАЗНЫЕ. Нет у нас Беллини, нет Караваджо, который за 10 лет своей жизни в XVII веке определил все искусство этого столетия, нет Тьеполо, и Алексеев, увы, не Каналетто, и сам прекрасно это понимал. Ну и что? Беллини, Караваджо, Карраччи и Каналетто принадлежат человечеству, не правда ли? А не клубу "Ювентус".

С каким-то неожиданным злорадством наши соотечественники встречают итальянский девятнадцатый век. Но, простите, в это время Россия была великая независимая держава, а у Италии, после Венского конгресса, все силы уходили на восстания то в Неаполе, то в Венеции, весьма, надо сказать героические и вдохновлявшие Россию. Это во-первых. Во-вторых, Сильвестро Лега - великолепный художник, оказавший влияние на Дега, а Антонио Манчини гораздо больший живописный виртуоз, чем Репин, хотя «Крестного хода в Курской губернии» он и не создал. У всех свои достоинства. В-третьих, Леонардо с Тицианом и в девятнадцатом столетии продолжали быть Леонардо с Тицианом - у гениальных натур свое чувство вечности.

И уж полного неистовства наша национальная гордость достигает к двадцатому столетию. Когда-то князь Вяземский восклицал: "Dahin, dahin Жуковский, наш Торквато! Dahin, dahin наш Тициан - Брюллов!". Вслед за Вяземским, Вяземского не зная и иронии его не понимая, у нас простодушнейшим образом вопят: "Dahin, dahin, Малевич - Брунелески! Dahin, dahin, Кандинский - Тициан!". Ну и отлично, с чем всех искренне и поздравляю, идите и смотрите выставку StarZ, отличная кураторская работа, и тебе радикально, и тебе актуально, и вообще - выше всяческих похвал.24.02.2005

Пионэры, идите в жопу!

Мэпплторпомания в России

Аркадий Ипполитов - куратор выставки «Роберт Мэпплторп и классическая традиция», на которой работы американского фотографа были объединены с гравюрами нидерландских маньеристов. Открывшись в Берлине летом 2004 года, выставка переехала в Эрмитаж, затем в Московский Дом фотографии. Сейчас она отправляется в турне по миру, которое завершится в Нью-Йорке, в музее Гугенхайма. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский назвал эту выставку одним из самых интересных европейских проектов года. Выставка имела большую прессу, в том числе и в России. Об особенностях российской прессы и пойдет речь в статье. - GlobalRus.

На протяжении нескольких десятилетий после выхода в 1940 году кинокартины "Подкидыш" Фаину Раневскую преследовали фразой "Муля, не нервируй меня", которую в фильме произносит ее героиня. Говорят, что когда Раневскую в очередной раз плотной толпой окружили дети с "мулей" на устах, она не выдержала и воскликнула: "Пионэры, идите в жопу!". Так великая актриса выдала модельный ответ, до сих пор пригодный для разных житейских ситуаций.

На выставку Роберта Мэпплторпа в России надо было затратить много физических и интеллектуальных усилий хотя бы потому, что Роберт Мэпплторп - самый замечательный художник, закончивший XX век. Именно закончивший, так как 80-е годы, подобно ловушке, захлопнули помешательство на авангардности и новизне, что заставляли это столетие мчаться вперед без всякой оглядки. Последний радикализм, радикализм 60-х, захлебнулся в веселой и яркой бесстильности следующего десятилетия, и вся революционность модернизма изошла в суете Фабрики Энди Уорхола. Зачинщики XX века поумирали, обретя ореол бессмертных классиков, и самые эпатирующие мероприятия, даже выходки венских акционистов приобрели привкус события из светской хроники. Семидесятые беззаботно наслаждались плодами молодежной революции, хотя ее герои к этому времени стали вполне себе взрослыми мальчиками и девочками. В восьмидесятые пустота поп-тусовки становится все ощутимее, и над миром нависает смертельная угроза - акт, призванный продолжать жизнь, стал угрожать смертью. Восьмидесятые - это сексуальная революция, втиснутая в презерватив, и напряжение от смертельной опасности вдруг заставляет болезненно тосковать по форме. Те, кто продолжают настаивать на своей авангардности, все более и более зарываются в свалке отходов, в которую превращается все поле модернизма, а в воздухе нарастает тоска по классике.

В моду среди интеллектуалов входят неоклассицизм XVIII-XIX вв., те, кто ахал около Бойса, ахают перед Гвидо Рени, гламур это увлечение подхватывает, низводя его до рекламных постеров с эфебистыми манекенщиками и Горгоной Роспильози, превращенной в марку Версаче; сваленные в подвалы бесчисленных академий слепки становятся любимым местом перформансов и акций, а интерьеры a la Холляйн украшают мотивы из Рафаэля. Все эти изменения стиля - индикатор растущей растерянности и внутреннего страха конца, конца всего того, что называлось XX веком, который, как-никак, был большим стилем.

Мэпплторп не только уловил, но и сформулировал этот стиль, и его страшная смерть в 1989 году подвела черту этому страху, определившему истерические поиски формы, способной дать хоть какую-то устойчивость. Последняя фотография Мэпплторпа, его автопортрет, на котором видны одни глаза, это не только вечная тема встречи со Смертью, но и трагическое прощание с XX веком. Именно ощущение конечности стиля роднит Мэпплторпа с маньеризмом, с его рафинированно истеричными поисками совершенства, оказывающемся все время на грани, на очень хрупкой грани экстравагантной элегантности, почти извращенной, и стремления к просветленному спокойствию классики. Об этом и была выставка в Эрмитаже и Доме Фотографии под названием «Роберт Мэпплторп и классическая традиция».