Корней Чуковский - О Чехове

«…каково, согласитесь, было его удивление, - пишет Чехов, - когда господин в синем костюме, взяв его на одной станции за руку, ехидно улыбнулся и сказал: "следуйте за мной!"

Смирнов последовал и исчез неизвестно куда (то есть оказался в тюрьме или в ссылке. - К.Ч.). Через два года он встретился Крюгеру, бледный, исхудалый, тощий, как рыбий скелет.

- Где ты пропадал до сих пор?! - удивился Крюгер.

Смирнов горько улыбнулся и описал ему все пережитые им страдания» (3, 547).

У Чехова так и написано: «страдания». Очевидно, к концу рассказа он решил говорить напрямик, без всяких ухищрений эзоповой речи. Ухищрения кончились с той самой минуты, как, устранив из рассказа девицу, Чехов тем самым дал своим читателям понять, что любовная тема, которая была намечена в первых строках, есть, так сказать, заслон для цензуры.

Выслушав своего приятеля, Крюгер сказал:

«- А ты не будь глуп, не болтай лишнего… Держи язык за зубами - вот что» (3, 547).

Сам-то Чехов, как мы видим, не следовал этому робкому правилу, о чем свидетельствует хотя бы вышеприведенная сказка, ибо нужна была незаурядная смелость, чтобы касаться таких рискованных тем в эпоху террора, наступившего тотчас же после 1 марта 1881 года, когда народовольцы убили царя Александра II.

Здесь Чеховым применен тот прием зашифрованной речи, который в журналистике шестидесятых годов применялся особенно часто. Метко охарактеризовал этот прием Чернышевский в письме к одному литератору:

«Прямо говорить нельзя, - писал он, - будем говорить как бы о посторонних предметах»1.

Так и поступил Чернышевский в своей знаменитой статье «Русский человек на rendez vous», где под прикрытием рассуждений о том, что новое поколение юношей не умеет влюбляться всем пылом души, он провел в печать нелегальную тему об антинародной сущности оппозиционно настроенных либеральных дворян.

Иносказание Чехова оказалось раскрытым. Цензор, запретивший его сказку, очень хорошо уловил ее потаенный смысл. «Здесь, - говорил он в своем донесении начальству, - изобра жен правительственный шпион в синем костюме, в присутствии которого автор советует держать язык за зубами и не болтать лишнего1, чтобы не быть арестованным и не настрадаться до истощения сил» (3, 604).

В донесении цензора не сказано, к какому ведомству принадлежит этот шпион. Между тем в нелегальной печати синяя одежда с давних пор является постоянной приметой жандармов.

Вспомним двустишие Шевченко:

И часовых переменяли, Синемундирных часовых. («Н. Костомарову»)

Впрочем, это мелкая деталь. В основном и главном цензор был прав совершенно, утверждая, что в сказке Чехова «наша внутренняя государственная жизнь представлена в крайне безобразном виде» (3, 604).

В таком же виде представлена Чеховым «внутренняя жизнь» России в его сказке «Наивный леший» (1884), где снова отразилась его ненависть к «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции» восьмидесятых годов2.

Сатира направлена против таких мерзостей этой реакционной эпохи, как мракобесная система образования, введенная министром Д. Толстым для обуздания революционного юношества, и административная расправа с писателями, и полицейская перлюстрация писем (3, 195-197).

Сатиры, о которых я сейчас говорил, названы Чеховым «Сказки» - не потому ли, что как раз в эти годы Щедрин возобновил печатание в разных изданиях целого цикла своих обличительных «Сказок»?

Вообще годы 1883-1885 ознаменованы в творчестве Чехова сильным влиянием щедринской тематики и щедринского стиля. Если бы, например, исследователям не было достоверно известно, что сатирический очерк «Герат» есть произведение Чехова, его можно было бы приписать Щедрину: и лексика, и манера письма, и каждый оборот иронической речи, каждая ее интонация проникнуты щедринским влиянием.

1 Н. Г.Чернышевский. Поли. собр. соч. Т. 14. М., 1949. С. 348.

1Курсив цензора. - К.Ч.

2В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 295.

Всмотритесь хотя бы в словесную ткань такой, например, фразы из «Герата»:

«Сегодня персидский становой рыщет по дворам и собирает недоимку, а назавтра, глядь, - уже афганский акцизный разъезжает по гератским кабакам и поощряет пьющих» (4,563).

Или:

«Университета, библиотек, музеев, театров и прочих соблазнов нет, но зато гаремы преизбыточествуют» (4, 563).

Даже слово «преизбыточествует» - не чеховское, а щедринское слово. Щедрин, как известно, любил оснащать свои тексты старославянскими словами и фразами. Юный Чехов перенял - на короткое время - эту особенность щедринского стиля. Кроме «преизбыточествует», в наброске есть и «дщери», и «обретается», и «достояние», и библейское «жены» (в смысле: «женщины»).

Как бы для того, чтобы связь «Герата» с щедринской традицией ни в ком не вызывала сомнений, Чехов вводит в этот очерк два образа, созданные великим сатириком: помпадура и «бесшабашного советника» Дыбу.

Вообще в ранних произведениях Чехова образы, заимствованные из сатир Щедрина, встречаются нередко.

В «Злостных банкротах» (1883) мы встречаем у него и убежище Монрепо (1,502), и город Глупов (1,503); в очерке «Ревнитель» (1883) есть газета «Краса Демидрона», увековеченная Щедриным в «Современной идиллии», причем Чехов прямо указывает, что это «Новое время» Суворина (2, 147). В «Осколках московской жизни» (1884) встречаются и Дыба, и Удав (2, 387), и «торжествующая свинья» (2, 467). В рассказах и очерках 1885 года - Иудушка и Балалайкин (4,403,441) и т. д.

Если бы я писал статью «Щедрин и Чехов», я процитировал бы воспоминания Мих. Чехова:

«Еще будучи студентом, A[htoh] Щавлович] наезжал летом в Воскресенск» (ныне Истра). В километрах двух от Вос-кресенска в Чикинской земской больнице у земского врача П.А. Архангельского собиралась медицинская молодежь. «Салтыков-Щедрин не сходил с уст - им положительно бредили»1.

Я привел бы цитаты из чеховских писем, в которых он с таким глубоким уважением говорит о великом сатирике. Я на 1 А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. помнил бы, что престарелый Щедрин очень сочувственно встретил первое крупное произведение Чехова1, что Лейкин, редактор «Осколков», в 1888 году называл Чехова «новым Щедриным» - так сильно бросалась в глаза «щедринская линия». Что тот же Лейкин, желая похвалить чеховский рассказ «На гвозде», написал Чехову:

«Это настоящая сатира. Салтыковым пахнет» (2, 521). Что, желая охарактеризовать одного пошляка и тупицу, Чехов заставил его высказать такую сентенцию: «Щедрин туманно пишет» (3, 231).

Очевидно, по мнению Чехова, отозваться о Щедрине таким образом мог только отпетый глупец.

Я отметил бы, что знаменитое восклицание «Человека в футляре»: «Как бы чего не вышло!» - восходит к щедринской «Современной идиллии», где чиновники хором твердят: «Как бы чего из этого не вышло!»2