Корней Чуковский - О Чехове

Между тем Чехову понадобилось для этого всего лишь четыре строки:

«Слышно, как под лавками в толстых папках (с этюдами художника. - К.Ч.) возятся прусаки» (8, 63).

«Баба осторожно несла ему в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы» (8, 64).

Вообще к началу девяностых годов, когда Чехов стал полновластным хозяином лаконичных, многоговорящих, динамических образов, большинство его кратких новелл стали ощущаться читателями как длинные повести со сложным сюжетом. Прочтешь такие его произведения, как «Бабы», «Володя», «Припадок», «Скрипка Ротшильда», «Воры», «Дама с собачкой», «Архиерей», «Мужики», и потом с удивлением думаешь: неужели в каждом из них всего только пятнадцать, двадцать, самое большее - тридцать страниц? По воспоминаниям кажется, будто было их впятеро больше: так сильно спрессованы эти рассказы, такую большую нагрузку несет здесь каждый, даже самый, казалось бы, незначительный образ.

Вместо того, например, чтобы долго рассказывать, какое мрачное чувство растерянности испытывал некий доктор, узнав, что его лучший товарищ болен смертельной болезнью, Чехов как бы мимоходом отмечает, что он - «правою рукой крутил левый ус» (8, 71).

Можно написать диссертацию о том, как многозначительны были для Чехова руки людей и сколько раз при помощи изображения рук воспроизводил он и характер, и душевные переживания того или иного из своих персонажей.

Софья Львовна в рассказе «Володя большой и Володя маленький» ждет, что скажет ей равнодушный любовник:

«…она протянула к его рту обе руки, как бы желая схватить ответ даже руками» (8, 261).

Никитин целует Манюсю в рассказе «Учитель словесности»:

«Она откинула назад голову, а он поцеловал ее в губы и, чтоб этот поцелуй продолжался дольше, он взял ее за щеки пальцами» (8, 361).

И весь характер Полины Рассудиной раскрывается в ее рукопожатиях:

«Она пожимала… руки крепко и порывисто, будто дергала» («Три года», 8, 422). «Рассудина, здороваясь, рванула его за руку» (8, 454).

И глаза, и волосы, и плечи, и губы были столь же для него знаменательны. Изображая их, он оповещал нас тем самым о свойствах и переживаниях людей.

Когда, например, он говорил о женщине, разглядывающей ноги своего спящего мужа:

«Взгляд ее остановился на его ногах, миниатюрных, почти женских, обутых в полосатые носки; на кончиках обоих носков торчали ниточки» (5, 116), - этими «миниатюрными», «почти женскими» ногами и этими «ниточками» полосатых носков Чехов внушал нам уверенность, что женщина непременно изменит своему рыхлому и томному мужу.

Об одной женщине у Чехова сказано:

«Когда пьет чай вприкуску, то держит сахар между губами и зубами - и при этом говорит» (12, 233).

Здесь для него одна из бесспорных улик против этой вульгарной халды.

Неустанное вглядывание в человеческие лица, походки и жесты, жадное вслушивание в интонации и тембры женских и мужских голосов дали Чехову возможность (с первых же лет его творчества) широко обобщать те особенности, какие присущи той или иной категории людей.

Для его живописи чрезвычайно типичны такие, например, обобщенные образы:

«Вошел он, как входят все вообще российские антрепренеры: семеня ножками, потирая руки и пугливо озираясь назад… Как и все антрепренеры, он имел озябший и виноватый вид, говорил противным, заискивающим тенорком и каждую минуту давал впечатление человека, куда-то спешащего и что-то забывшего» (5, 428).

В творчестве Чехова это «все вообще» играло заметную роль.

Из книг Чехова мы узнаем: что все вообще люди, встающие рано, ужасные хлопотуны (15, 205); что все вообще люди, погруженные в думу, говорят беззвучным, глухим голосом (6, 164); что все вообще испуганные и ошеломленные люди говорят отрывистыми фразами и произносят много лишних, совсем не идущих к делу слов (6, 27); чтопочгпи у в с ехмолодых адвокатов -тенор (13,200); что все рыжие собаки лаЮТ тенором (7, 108); что, женившись, мужчины вообщеперестают быть любопытными (12, 321); что купцы вообще любят быть начальниками; что старики, только что вернувшиеся из церкви, всегда испускают сияние (7, 103); что у людей односторонних, сильно верующих - холодное, сухое выражение лица, и т. д., и т. д., и т. д.

Конечно, не все обобщения, сделанные им, равноценны. В его ранних вещах, которые относятся еще к тем временам, когда он был Антошей Чехонте, ему не раз случалось обобщать поверхностные, мелочные наблюдения:

«Доктора всегда сопят, когда выслушивают» (1, 437).

Рыжие женщины «обыкновенно бывают очень хорошо сложены и имеют на всем теле великолепную розовую кожу» (4, 422).

Но позже, к концу восьмидесятых годов, обобщения его стали глубже, сложнее и тоньше.

«Смеялся он тяжело, резко, с крепко стиснутыми зубами, как смеются (все вообще. - К-Ч.) недобрые люди» (7, 218).

«Когда он говорит, то улыбаются у него, как вообще у насмешливых людей, одни только глаза и брови» (7, 258).

Каждое такое обобщение предлагалось читателю как итог пристального изучения жизни. С каким упорным, ненасытным интересом нужно было вглядываться в разные качества и повадки людей, чтобы заявлять с такой несокрушимой уверенностью, что то или иное их свойство, то или иное действие характерны не только для них, но.и для огромного большинства им подобных.

Смолоду он особенно часто предлагал читателям такие итоги своего недолгого житейского опыта. В его сравнительно раннем рассказе «Огни» (1891) на пространстве немногих страничек изображено около десятка различных житейских явлений, многократная повторяемость и стандартность которых всякий раз отмечается в тексте, как результат длительного изучения действительности.

Таковы, например, даваемые в этом рассказе характеристики взаимного отношения полов, а также некоторых типических навыков, наиболее свойственных женщинам:

«Почти у всякой молодой женщины в присутствии незнакомого мужчины натянуто-равнодушный вид» (7, 445).

«Почти все молодые южанки в минуты волнения говорят нараспев, так что их пылкая речь приобретает характер песни» (7, 457).

«Все вообщехолодные люди не знают целомудрия» (7, 444).

Из этих обобщаемых фактов, совершавшихся «обыкновенно», «почти всегда», «вообще», «преимущественно», легко убедиться, как много душевных сил отдавал молодой беллетрист науке человековедения,которая была для него драгоценнее всех прочих наук.

В этой науке человековеденияон - после Толстого - не знал себе равных, ею он занимался с упоением, со страстью, и даже чуть-чуть щеголял теми сведениями, какие дала ему эта наука.

Как же он усваивал все эти бесчисленные сведения? Где и когда удалось ему приобрести их, собрать и подчинить своей творческой воле?

Исчерпывающие ответы на эти вопросы даны, как уже сказано, в шести томах его замечательных писем - главным образом в первых трех.