Array Array - Русская жизнь 050608 Русская Эротика

Несколько лет тому назад он некоторое время был в Москве, где работал в «Крокодиле».

Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая) считалась дорогим гостем и украшением журнала.

Ее рассказы ценились, им бывали рады, и бывали рады, когда она приезжала в редакцию - высокая, худая, очень некрасивая, с большой челюстью и одетая кокетливо до смешного.

Особенно комично было, когда во время особенно острых военных месяцев она пришла в редакцию, пахнущая какими-то новыми дорогими духами и одетая при этом в костюм сестры милосердия - с красным крестом на груди, в белой косынке и модной, коротенькой, узенькой юбочке…

Зрелище было такое, что многие выходили в другую комнату смеяться…

Но репутация у Тэффи была умной и талантливой писательницы.

Ее имя становилось широко известным.

Она хотя и считалась «сатириконцем», но, по-моему, печаталась в журнале не особенно охотно.

Она много печаталась в распространенных газетах, например, в «Русском слове».

Но в «Новом Сатириконе» она все же публиковались, и в издательстве «Нового Сатирикона» выходили ее книги.

Чем же она завоевывала симпатии читателей - более чем, исключая Аверченко, другие юмористы?

Мне кажется - она чувствовала серьезность времени, она поняла, что нельзя заниматься одним смехачеством, одним хихиканием.

Что нужна сатира. И сатира серьезная, на что-то определенно направленная.

И ее рассказы, содержательные, - и смешные, и содержащие острую и злую наблюдательность, - были как-то весомее обычной «юмористики», и имя ее и популярность росли.

Этому способствовало и знание русской жизни, русского человека. Ее юмор имел корни, и она имела все то, что безнадежно потеряла в эмиграции - отчего и потеряла, как писательница, всякое значение.

О. Л. Д? Ор (Осип Львович Оршер) считался одним из лучших фельетонистов в России. Имя его было очень известно и популярно. Он писал легко, быстро. Читался так же. Нельзя было не прочесть фельетона О. Л. Д? Ора, напечатанного в газете или в тонком журнале. Он печатался в газете «Свободные мысли», регулярно - довольно продолжительное время - в газете «Речь».

Блестяще удавались ему пародии. Они получались злыми, смешными.

Но что-то было в работе О. Л. Д? Ора такое, что, даже при охотном чтении его фельетонов и пародий, не внушало как-то уважения к ним. Почему?

Может быть, теперь, через много лет, позволительно высказать предположение, что смех этого, несомненно талантливого, юмориста-фельетониста был беспринципным каким-то, хихикающим. Стиль хихиканья, пожалуй, преобладал в работах О. Л. Д? Ора. Ему как будто было все равно, над чем смеяться. Он, правда, остро замечал, а, главное, очень быстро схватывал смешное и выражал его, но выражал поверхностно, хотя и ярко, смешно, но недостаточно внутренне выдержанно, принципиально.

В «Новом Сатириконе» О. Л. Д? Ор считался постоянным сотрудником, но тесно с группой сатириконцев он связан не был.

Всегда жизнерадостный, веселый, любящий шутить и сам весело смеющийся своим шуткам, он иногда бывал недоволен, приходил в редакцию «Нового Сатирикона», перелистывал журнал, критиковал, пожимал плечами. Особенно беспокоили его почему-то фельетоны и рассказы Аверченко.

Как-то он в малоподходящем к нему скорбном тоне стал говорить Аверченко, что он, Аверченко, стал хуже писать, что он опускается, и т. д.

Аверченко был очень обижен. Я, случайно присутствовавший при этом разговоре, думал, что произойдет ссора, но Аверченко довольно сдержанно, хотя и видно было, что он обижен, сказал, что, в сущности, это дело его личное, что если он плохо пишет, то, очевидно, потому, что лучше не умеет и т. д.

Характерно для Аверченко, что он после этого на О. Л. Д? Ора не сердился и печатал его, как всегда, и на виднейших страницах журнала.

Из художников - столпом «Нового Сатирикона» был, конечно, Николай Васильевич Ремизов («Ре-ми»). Он был одним из троих владельцев издательства, членом торгового дома «Новый Сатирикон».

Высокий, очень худой, медлительный, некрасивый, с неподвижным небольшим лицом и небольшими, лениво глядящими глазами, он ничем не выдавал внешне томившейся в нем необычайной силы художника. Иногда он поражал своей исключительной зоркостью. Он рисовал на память мельком виденных людей, никогда не ошибаясь даже в покрое платья.

Но все же для рисунков своих он - когда только мог - пользовался натурой. Удивительно рисовал он женщин. Почти всегда одну и ту же, - то изображая ее выше ростом или ниже, полнее или худее, - но всегда достигая большой выразительности в рисунке и почти всегда умея производить на зрителя сильное и художественное - а не только «гротескное» - впечатление.

Как от человека, веяло от него ограниченностью. Точный, ровный, скучно-вежливый, медлительный, он иногда напоминал не человека, а какой-то аппарат.

Тем для своих рисунков он сам придумывать не мог. Да это не удивительно. Подавляющее большинство художников-карикатуристов рисует по чужим темам, если это не шаржи или зарисовки.

Самостоятельно рисовал он, кажется, только свою серию «Гримасы большого города» - проститутки, городское дно.

Обычно же темы давал ему на редакционных совещаниях Аверченко.

Ремизов сидел, внимательно слушал и водил карандашом, часто уточняя для себя подробности.

Иногда он обнаруживал вопиющее непонимание темы. Аверченко позволял себе иногда открыто издеваться над ним, используя для этого его ограниченность и частенько тупую восприимчивость.

Так, однажды, на редакционном совещании, подмигнув собравшимся (так, что этого не заметил Ре-ми), он предложил - как бы очередную тему:

- Вот, Коленька, - сказал он, разглядывая сквозь очки бумажку со списком тем (Аверченко давал обычно почти все темы, сравниться с ним никто не мог, приносил он длинные списки, бросался темами щедро, но любил говорить, что придумывать их трудно и говорил об этом с чувством: «Это совсем не так легко! Совсем не так легко!»). - Так вот, Коленька, - сказал Аверченко, - думаю, это для тебя будет тема. Понимаешь, сидит негр на корточках, испражняется, тужится, кряхтит и говорит: «Ох, не перевариваю я этих миссионеров». Предложив эту «тему», Аверченко опять подмигнул нам, приглашая молчать.

Ремизов пресерьезно изобразил на бумажке сидящего на корточках негра и т. д., затем поднял карандаш и, глубоко поразмышляв еще минуты три, осторожно обратился к Аверченко с вопросом:

- Аркадий, а удобно это для печати?..

Оглушительный хохот потряс комнату…

Когда хоронили дядю Николая II, - процессия проходила по набережной Фонтанки, совсем близко от редакции «Нового Сатирикона», - все вышли посмотреть. К цепи солдат и полицейских нам подойти не удалось. Нас притиснули к каким-то столбам и углу дома.