Array Array - Русская жизнь 29.02.08 Писатели

Писательские фамилии окружали меня с детства. Точнее, с детского сада, расположенного во дворе нашего дома. Там собрался маленький союз писательских детей. Я, конечно, не знала, кто из отцов что написал, но инстинктивно, как выяснилось, дружила правильно, в соответствии со сформировавшимися впоследствии литературными и политическими вкусами. Например, с Сережей Куняевым и Сережей Бабаевским не дружила, зато с Костей Богатыревым дружила очень. Ему и еще Володе Успенскому обязана умением читать - они были сказочники, много знали (даже о том, как измерять возраст деревьев - водили группы желающих сопляков к единственному на территории детсада пню). Они уже умели читать, и я, стремясь понравиться первым своим серьезным кавалерам, освоила эту науку года в четыре.

Костя Богатырев, губастый кудрявый мальчик, удивительно похожий на своего отца, бывал у нас в гостях. Его папа, блистательный переводчик Рильке, друг Генриха Бёлля, был избит спустя несколько лет на пороге своей квартиры - ему проломили голову, после чего он мучительно полтора месяца умирал в больнице. Лидия Чуковская, рассказавшая об этом в «Записках об Анне Ахматовой», уверена, что это - дело рук КГБ. В правоте этой версии никого не надо было убеждать - все поверили и так. Дело было быстро закрыто, никто ничего доподлинно так и не узнал. А друг моего детства куда-то исчез. Я нашла его недавно в «Одноклассниках» - адресом значится город Сан-Диего…

Королевой нашего двора была Настя Ефремова, старшая дочь Олега Николаевича. Правда, я помню ее под несколькими фамилиями - ее мама, выйдя замуж, поменяла фамилию дочери на фамилию усыновителя. Настя была и Мазурук, как ее мать, и Липатовой (в честь соавтора мамы по сценарию фильма «Деревенский детектив»), и окончательно стала Ефремовой перед сдачей экзаменов на театроведческий факультет ГИТИСа. На ее месте так поступил бы каждый. Настя была роковой красавицей - из-за таких женщин режут себе вены и идут на безумства. Она в 12 лет выглядела на 16 и была окружена толпой поклонников. Помню влюбленного в нее мальчишку в литфондовском пионерлагере, который вырезал на руке ее имя и прижег рану спичкой - чтобы навсегда…

А самым красивым мальчиком во дворе был Игорь Окуджава. Когда на экраны вышел фильм «Ромео и Джульетта», мы ахнули: Игорь был поразительно похож на Ромео - Леонарда Уайтинга. Может ли девичье сердце не затрепетать при виде настоящего принца? Принц, впрочем, был оторвой. Их квартира была прямо под нами - помню, как 18-летний Игорь, забывший ключ дома, запросто перелез через наш балкон и спустился к себе домой. И это на высоте 30 метров над землей! Мама Игоря, Галя, очень мучилась из-за своих непростых отношений с бывшим мужем. Даже приходила к моей маме поплакать и посоветоваться. Говорила, что Булат все хочет вернуться, умоляет ее дать ему шанс… Умерла Галя внезапно, от сердечного приступа. Игорь остался один. Потом приехали бабка с дедом, но было уже поздно. Армия, наркотики, тюрьма… Последний раз я видела постаревшего и поседевшего Игоря в театре «Сфера» лет 25 назад, где он пел под гитару песни отца. Булат Шалвович, отвечая как-то на записку из зала о том, что он считает своим самым большим грехом, сказал: «Судьбу моего старшего сына». Игоря уже нет в живых.

Писатели - люди в основном любвеобильные, эгоистичные и мало нравственные. Видимо, многолетнее профессиональное морализаторство убедило их в собственной непогрешимости. Справедливости ради заметим, что это свойство не родилось после пролетарской революции, а было присуще русским писателям искони. И в этом смысле Бабаевский ничуть не хуже Достоевского. Кооператив со временем превращался в обиталище брошенных жен. Писатели оставляли жилище бывшим женам с детьми, а сами с легкой душой отправлялись в новую жизнь. Тем более что поспел новый кооператив - в Безбожном переулке.

Писательские дети - явление особое. Они четко знали, что их папы, даже ушедшие из семьи, - великие писатели, а еще лучше - большие люди в Союзе писателей. При знакомстве фамилии произносились со значением. Если, не дай бог, юный собеседник выказывал полное незнание на лице, с ним не водились. Я со своим расстрелянным дедушкой не котировалась вообще. Сын автора «Кавалера Золотой звезды» ходил зато эдаким гоголем.

Пообжившись, писатели начали затевать ремонты. Одним из последствий смены обстановки (а также смены политической ситуации) стала живущая до сих пор традиция: каким бы писатель ни был, Пушкин он или Кукольник, а печатное слово уважает. Ни у кого не поднималась рука выбросить ненужные книги. Книги стопочкой выкладывались на окно на лестничной клетке, и библиофилы радостно там копались. После завершения «оттепели» рыться в этих развалах было особенно интересно: литературные генералы спешили избавиться от крамольных книжек диссидентствующих авторов. Если вовремя подсуетиться, можно было даже ухватить «Роман-газету» с «Одним днем Ивана Денисовича»… Стопки исчезали с неимоверной быстротой. Оставался лишь совсем негодный товар - в 1980-х на окнах долго пылилось собрание сочинений Брежнева, а также сборник критических статей про «Малую землю».

Кстати, традиция жива и сейчас, да вкусы изменились. Одно я знаю точно: гламур в нашем доме сегодня не канает. Недавно я щедро выставила на окно несколько стопок романов про красивую жизнь - читаю их с профессиональным интересом, но дома хранить не вижу смысла. Так вот, стопки были несколько раз переложены в другом порядке, то есть в них явно и тщательно рылись, но ни одна из книг никому не пригодилась. Даже уборщица, молчаливая таджичка с темным лицом, проигнорировала сочинения Оксаны Робски. Наверное, по-русски не очень знает. Зато у лифта появилось объявление: «Господа писатели! Просьба книги и другой мусор относить на помойку!»

Обращение «Господа писатели», впрочем, сегодня не актуально. Мастера пера потянулись с «Аэропорта» уже в конце 60-х. В конце 70-х писатели-диссиденты начали уезжать - Войнович, Аксенов, многие другие покидали эти места, казалось, навсегда. С лавочек у подъездов постепенно исчезли старухи в шляпках, говорившие между собой по-французски. Дом состарился. Во дворе забегали черноголовые дети с гортанными голосами. В лифте стало все чаще пахнуть куревом, разбили зеркало, а стены исписали словами, которые сейчас знает и использует не только каждый писатель, но и простые смертные. Поклонников Фазиля Искандера заменили поклонники Ника Перумова, исписавшие признаниями в любви к своему кумиру все стены в подъездах. Все меньше людей, с которыми хочется здороваться. Из узнаваемых лиц остался лишь седой кудрявый Саша Курляндский, соавтор «Ну, погоди!».

Зато в Правлении кооператива кипят молодые страсти. Там по-прежнему машет своим «добром с кулаками» Станислав Куняев. Время от времени я извлекаю из почтового ящика подметные письма, отпечатанные на машинке и размноженные на ксероксе. Из них я с интересом узнаю, что член правления Куняев дал пощечину другому члену правления, отчего у того случился сердечный приступ, и дети обесчещенного пострадавшего пообещали отомстить Куняеву… Там плетутся заговоры, сжигаются бюллетени для голосования, пишутся кляузы. За что при этом ведется борьба, ускользает от моего понимания. Но, видимо, какое-то призрачное золото еще хранится в этих стенах, если пожилые люди так по-молодецки борются за власть над ними. Или это просто старые писательские привычки?