Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

«Человек никогда не знает, ради чего живет, но еще меньше понимает, во имя чего он не умирает», — сказала она им в тот вечер, когда спустилась к обозу и попросила поесть. О том, что какой-нибудь час назад она познакомилась с Цоцко и Туганом, Дзака не обмолвилась словом. Так она дала им понять, что готова принять их в сообщники. Наряду с ее меткостью, подобная хитрость заставляла поверить их в то, что в здравом уме за правду принять можно было только с натяжкой. Но рассказ их потряс. Особенно пронял старика. Впервые в жизни они увидели, как тот прослезился. Не скрывая подробностей, она поведала им, как два с лишним года была занята одной только местью, подстерегая абреков что в дождь, что в снег в семи разных ущельях (включая два в Грузии и одно в Кабарде), пока не расправилась с каждым из тех, кто над ней надругался. Она сыпала их имена, загибала пальцы в счете, а на лице ее играла задумчивая улыбка, пока она вспоминала, как отстреливала их одного за другим, добывая тем самым оружие и порох для следующего. «Двоих я оставила, — сказала она. — Вожака и того, кто убил мне сынка. Я вдруг поняла, что лучше пули изведут их кошмары и страх. А убью их тогда, когда смогу сжалиться. Видит Бог, случится это не скоро...» По глазам отца они поняли, что он наконец повстречал свою тень — тень не плоти его, а души, — и была она в женском обличье. Рассказ его не только растрогал, но и странным образом возбудил. Поначалу он просто не захотел ее отпускать, — так ему было с ней интересно. Потом он увлекся, рискнул, дал себе волю и неожиданно встретил согласие... В нем так взыграло его естество, что он позабыл о годах и приличии. Впрочем, о приличиях он и прежде не слишком заботился. Но то, что происходило сейчас на глазах у целого рода, было вызовом. Отныне старик пренебрег куда большим, чем почтенье семьи или сыновья крепкая преданность: он дал им повод понять, что бог, которому, как похотливому жеребцу, попадает вожжа вдруг под хвост, уже и не бог вовсе, а старый развратник. С того дня, как Дзака приворотила его своею бедой, своим мстительным нравом, а вскоре — и женской покорностью, отец растерял все былое величие. Отныне у него, этого ожившего доблестью и громогласного исполина, появилась тень за спиной, и была эта тень в женском платье и с длинной косой...

Цоцко эти волосы сводили с ума. Стоило Дзака отправиться к ручью и распустить их по плечам густой лавой неги, как он начинал испытывать душное, упругое, головокружительное ощущение, похожее на дурманящее ноздри сладострастие исходящей трепетом ненависти. Насытить ее могло не мгновенное обладание, а власть. Полная, медлительная власть над существом, совратившим его отца и унизившим его самого долгим бессильем. Подарить эту власть могло только знание. Он добывал его по крупицам пять месяцев, а когда наконец добыл, вышел из своего укрытия и сел на корточки у нее за спиной. Следить, предвкушая победу, за моющей голову мачехой было куда занятнее, чем когда-то давно безнадежно следить за купающейся в корыте сестрой.

Покончив с волосами, Дзака встряхнула головой, подвязала их платком на макушке, встала с колен, ополоснула голые ступни в воде, надела арчита и разом застыла, вдруг осознав, что она у ручья не одна. Дзака не сразу обернулась, стараясь совладать с волнением, и Цоцко с одобрением оценил ее волю, наблюдая, как вздымаются гордым дыханием ее сильные плечи. Потом она повернулась к нему, проглотила вскрик, овладела собой и сложила руки под грудью, тем самым показывая, что начинать разговор придется ему. Он и начал:

— Отгадай, почему на лису капкан ставят? Да ты знаешь. Еще б тебе не знать!.. Аиса-то лукава, думает, всех кругом обхитрить ей — раз плюнуть, достаточно только хвостом повилять да след замести, но умелый охотник про себя лишь тихо посмеивается и не ленится обождать. Бывает, она мелькнет в кустах совсем близко, а он все равно не стреляет — чтобы мех, не дай Бог, не попортить. Больно у нее он хорош. А хвост — тот просто загляденье. Вот как твоя коса. Всего-то и разницы, что у лисы хвост — золото, а коса твоя — бронза. Зато когда лиса в капкан попадает, охотнику только и остается, что петлю ей набросить на пасть, а потом — делай с ней что ты хошь. Хоть пушистым хвостом сапоги протирай... — Он делает паузу, ухмыляется, потом вмиг леденеет зрачком и говорит металлическим голосом: — Ну-ка поди сюда, мать.

Она в замешательстве. Как же она не похожа на ту Дзака, что предстала пред ним минуту назад! Обозленная своим мимолетным страхом, та была полна ярости и смотрела рассерженной самкой, готовой биться с ним в кровь. А эта — эта просто жалка. Она вся дрожит и кривит рот, пытаясь сохранить улыбкой лицо, которое сбегает от нее куда-то прочь, словно прячась от объявшего ее позора. Цоцко наслаждается ее покорностью точь-в-точь так, как мечтал. Он жестом приказывает ей сесть на землю и, когда она повинуется, срывает с нее платок и выставляет вперед свою ногу. Где-то что-то когда-то он слышал такое про Бога. Не помнит, правда, про какого из них. Но сегодня их точно здесь нет. Никого из богов, кроме разве его самого. Цоцко торжествует. Дзака неслышно плачет и безропотно отирает влажными волосами его грязные сапоги. Она знает, что этим все не закончится, а Цоцко точно знает, что она знает, что этим у них не закончится ни за что. Только он кое-что приготовил.

— Довольно, — отстраняет брезгливо коленом ей голову. — Поскольку мне ты вроде как мачеха, я не могу тебя взять. Хотя оно, может, было б тебе очень даже по нраву... Но пока ты мне мачеха, я почти тебе сын, так что ты не надейся. А надейся-ка лучше на то, что, пока ты мне мачеха, я, быть может, смолчу. Так что просто старайся быть мачехой да веди себя поскромней. Замени нам ушедшую мать. Докажи, что нас любишь. Кое-кто сомневается, а ты докажи. Для начала внуши ты отцу, что пора нам иметь свои стены. А потом знай себе береги старика и слушайся сердца. Оно у тебя, чай, не глупое... Да еще вот бесплатный совет: размышляй о мышах. Они ведь какие? Живут себе и живут. Уж сколько их ни изводят — все без толку. Просто они очень умные, очень серые и все время в тени. Серый цвет — он хороший. Тебе подойдет. Станешь серой — может, я тебя не всегда и примечу. Выходит, не сразу и вспомню, кто ты там есть. Поняла?..

Она кивает. Ее бьет такая дрожь, что Цоцко противно смотреть. Заикаясь от слез и рыданий, она предлагает:

— Если хочешь, я просто уйду...

Он удивленно вскидывает бровь, стискивает зубы, надувает рот и тужится, но все же не выдерживает и хохочет. Победа полная. Полнее не бывает. До Роксаны ей далеко. Вот что значит кровь... А Дзака он так говорит:

— Э-э, нет. С этим мы подождем. Посидишь покуда в капкане, а я помолчу. Главное — отца береги. Ты, конечно, нам мачеха и все такое, только, сдается мне, мачеха нам ты до тех только пор, пока он тебе муж и живой... Сама делай выводы.