Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

И все-таки женщина рядом с ним, как ни старалась, была другой. Мстил он ей тем, что был благодарен. Притворяться еще и влюбленным он просто не мог. Она отвечала печальной улыбкой и никогда не пыталась внушить, что играет слишком всерьез. В конце концов, они были друг с другом честны, а значит, могли притворяться и дальше.

По ночам он был внимателен и нежен, стараясь не оскорбить ее чувства чрезмерной горячностью иль небрежением. Она была надежна, ласкова, искусна и всякий раз, отдаваясь ему, рисовала во мгле непостижимые узоры милосердной к нему красоты.

Его не покидало ощущение странности происходящего, которое вызывало в нем неподдельное любопытство: подолгу не смыкая глаз, ощущая на своем плече покладистую, кроткую тяжесть ее головы, он задавался вопросом о том, в чем же загадка их с сестрой рокового отличия? При всей своей очевидности, ответ раздражал: любой разговор о душе наводил на скучные мысли о Промысле, который — он почему-то это знал — был тут совсем ни при чем. Просто та, что рядом, была всего только повторением. Слепком с любви. Отголоском отчаяния и свидетелем боли. Прихотью случая, подарившего всем им обман. Она была второй. Выбери он ее год назад себе в первые — все могло сложиться иначе...

Впрочем, гадать про то было столь же бессмысленно, как и играть в прятки с судьбой. Судьбы же не было вовсе: она закончилась там, где его крестила смертью река. Только теперь вышло так, будто над его жизнью и впрямь упорно трудилась судьба — словно тихий паук незаметно соткал вкруг него паутину. Все было слишком сложно и путано, слишком близко к легенде и к склепам и чересчур близко к реке. Оставалось лишь ждать, что она им сюда принесет на залысинах волн.

Став Марией, Софья невольно старалась растворить последние крупицы призрачной их несхожести в усердном следовании привычкам сестры: парению хрипловатого голоса, когда он, поднявшись над облаком слуха, ныряет вдруг в родниковый шепот души; наклону головы и изгибу шеи, собирающих в тонкий невод дыхания проницательность тишины; прищуру глаз, устремленных на полосу света из-под двери да там и застывших прохладою мысли; быстрым губам, закрывающим свежий ожог на ладони, оставляя поверх смуглой кожи блестящее пятнышко влаги; пожатию плеч, когда те внимают неслышной беседе с хлопочущим сердцем; стойкой осанке, предчувствующей чужие шаги; внезапной улыбке, открывшей радость в пасмурном дне; нечаянной жажде, приникшей к кувшину; особенно же — глазам, забывающим в ровном сиянии счастья все, кроме радости...

Чем больше она превращалась в сестру, тем неожиданнее, упрямей в ней росла ревность. Ей снились улитки, битые яйца и медленно-юркие ящерицы, и из сна она выбиралась с ощущением прилипшей к спине скорлупчатой слизи, испытывая к себе редкое чувство гадливости. Усмиряла она его гордостью да чистой мелодией мыслей про то, что она, наконец, обрела свой пожизненный крест. Если не думать о том, что друг друга им не любить, муж ей нравился. В нем было много хорошего, а тщательно скрываемое страдание, облаченное в скромные одежды достоинства, заставляло ее сердце сжимать в груди крепкие кулачки. Он был очень силен, ее муж. И, пожалуй, красив своей силой.

Однажды, на исходе лучистого дня в сентябре, он позвал ее в лес поохотиться:

— Помнишь, как прежде?

И опустил глаза. Она лишь согласно кивнула и стала собираться в путь. Желание проверить, насколько окажется лживо лицо настоящего перед тем заветным обликом прошлого, что он по-прежнему носил в себе, ее не оскорбило, хотя и покоробило. С другой стороны, упоминание о том, что такое случалось «прежде», могло быть просто подсказкой, чтобы помочь ей без запинки отыграть свою роль на иных, незнакомых подмостках.

Из дому вышли с рассветом. Сразу за мостом чернели обгоревшие останки деревьев, издавая тоскливый запах подгнивающего костра. Смешавшись с землей, влажный пепел пачкал подошвы и чуть менял звук шагов. Петляя по едва заметной тропе и пробираясь сквозь полумрак в глубь чащи, люди не тратили попусту слов. Враждебно кричали вспугнутые птицы. Солнце плескалось светом далеко в вышине и было бессильно одолеть заслон из ветвей и темной прохлады, в чьей сырости прятались, недовольно шурша обильной листвой, истощенные за ночь трудами лесные духи. «Я не умею стрелять, — думала женщина, — но это не беда. Погляжу, как охотится он, и изловчусь повторить».

На первой прогалине они отдохнули, сев на примятый участок травы и подставив лица под прорвавшиеся лучи. Разбросанные по деревьям, земле и кустам солнечные подвески были похожи на потеки меда на дрожащем свету. Перекусив лепешкой и запив ее родниковой водой, они двинулись дальше. Дивясь легкости, с какой мужчина отыскивает нужные тропы в громадном лесу, она думала о том, насколько он готов к тому, что из охоты у них ничего сегодня не выйдет.

Становилось теплее. Ближе к полудню лес совершенно ожил. Вскоре она привыкла смотреть на то, как бросаются прочь от них из кустов шустрые зайцы. Где-то мелькнула небрежно хвостом лиса. Далеко впереди кто-то ломал тяжелым прыжком хрупкие ветви. Мужчина, казалось, не обращал на это внимания.

Лес был хитер и коварен. Он не прощал усталости и неловких движений. Один неверный шаг — и она оступилась, провалилась сквозь прореху во времени в смеющуюся пустоту, стремительно заскользила вниз по скрытой зеленью ложбине. Он бежал рядом, сбивая стебли папоротника в глубокую колею. Падение екнуло в ней отворенной глоткой и тут же оборвалось, ударившись о мокрое ложе овражьего дна. Склонившись над ней, он заботливо посмотрел ей в лицо, помог подняться, приобнял и дал отдышаться. Она услышала, как ее новый, кислый запах испачканного платья хлопнул его по груди и вернулся к ней унылым стыдом. Отстранившись от мужчины, Софья стала карабкаться по мутному следу наверх. Смахнув слезы с глаз, она очистила след перед собой, но ноги все равно оскользнулись на влажных стеблях.

— Не туда, — сказал он и развернул ее к себе. — Теперь нам лучше идти напрямик.

Так что он был опять впереди. Она шла за ним, окруженная стеной могучего папоротника, продвигаясь, как по узкому лазу, к неведомой цели. Потом стена исчезла, сменившись кустарником. Набрав в ладонь горсть ежевичных ягод, он поднес их к ее губам и спросил:

— Слышишь?

Она кивнула. Где-то совсем близко говорила вода. Он достал из ножен кинжал и в несколько взмахов прорубил в кустах широкий проход. Они вышли к ручью, и она жадно приникла к нему устами. Подождав немного, он решительно двинулся дальше. Шел он вниз по течению. Спустя двести шагов она увидела, как перед ними блестит черноватым стеклом небольшая запруда.

Недолго думая, он быстро разделся и вошел в воду, остужая в холодных волнах разгоряченное тело. Она стояла боком к нему и искоса следила за тем, как он меряет запруду мощными гребками и раскалывает поверхность на тысячи круглых осколков, потом ныряет ко дну и, появившись в десятке шагов в стороне, фыркает сильным зверем, швырнув брызги на непрочные кольца поднятой ряби.