У рыбацкого костра

Но вечером со дна и окуни перестали брать, и караси не трогали. Тишина царила вокруг. Вся розовая заводь вокруг лодки была усеяна черноватыми жучками-водомерками: крупными водомерами, поменьше совсем крохотными водомерчиками. Во время заката они легко сновали, легко, словно на коньках, отталкивались длинными ломаными ходулями, а с сумерками сгрудились плотными стадами и отдыхали от трудов праведных - всю воду на сегодня перемеряли.

Вдруг со стороны стана донесся истошный крик:

- Па-апка-а! Где трум-брум-тук?! - вопило соседское чадо. Через несколько секунд снова: - Па-апка-а! Где трум-брум-тук?!

Последнего слова Антипин разобрать не мог, хотя тот старался прокричать его по слогам.

- Па-апка-а! Ска-жи-где-трум-брум-ту-ук! - снова и снова во всю ширь озера орал соседский обормот.

Черт бы его побрал! Неужели он совсем бесчувственный! Как можно так бессовестно реветь в святой вечерней тишине?! Что за люди, никаких сдерживающих центров… Весь мир умиляется, а он безо всякого понятия ревет бугаем… Вокруг лежала чуткая озерная гладь, еще дальше - умиротворенные закатом безбрежные степи, но на душе у Антипина не было умиротворенности - только раздражение, стесненность и досада. И вся безграничность мира, оказывается, ничего не стоила всего лишь из-за одного нескладного соседства.

Вечер почти померк, клева не было, но ехать на стан не хотелось. Антипин домучился в лодке до полной темноты, даже тело затекло от неподвижного неудобного сидения. Однажды поплавок слегка пошевельнулся, чуть сместился в сторону, не думая идти вглубь. Рыба явно не проявляла настоящей активности. Антипин осторожно взял удилище в руку, подержал и снова тихо положил на борт. Но когда он решил наконец собираться домой и потянул удочку, леска вдруг уперлась, ожила и стала с пузырчатым шипением резать воду. Он и сообразить ничего не успел, как крупная рыбина метнулась в заросли, глухо запутав снасть. Пришлось тянуть напропалую - леска беспомощно дзынькнула. Этого еще не хватало! Один и тот ушел. «Почему все-таки они у меня не клюют, почему? Леску придется поставить потолще, как у того, это тебе не окуньки и сорожки, - думал Анатолий Степанович, вяло плюхая веслами по тихой воде. - И какая-то странная рыба - попалась и стоит, ничем себя не выдает. Ну, дела!»

Наташа снова встретила его на берегу, помогла выгрузиться.

- Ты чего так долго? Ну и как?

- А, все сиденье отсидел. Одного поймал, и тот крючок оборвал. Чего этот лентягузый тут орал?

- А он опять полный садок… - Наташа понимала, как больно услышать ее ответ мужу. В рыбалке она, разумеется, ничего не смыслила, хотя знакомым при случае уверенно рассказывала: «А мы в прошлый выходной сорожняка наловили». Теперь уже это становилось, в конце концов, делом их фамильного престижа - надо было доказать этим!

- Толя, - с выражением крайнего нетерпения прошептала она. - Знаешь, они чаю не пьют! - Это прозвучало в ее устах так, словно она узнала, например, что в том, чужом, племени не знают соли или что у каждого из них по семь пальцев на руке. - Сам приехал, холодной рыбы поел, все молча, и забрался спать. Только сказал: «Разбуди в четыре». И все молчит. Черногорец какой-то. Она перед ним сеет и веет. Все-таки вульгарная, правда? А перед ним лебезит, с парнем сюсюкает.

- Видимо, у них такое внутреннее распределение обязанностей, - пошутил Антипин. - Семейка…

Даже у костра вечером посидеть не хотелось. Антипин с Наташей тоже спрятались в свою палатку и молчали, прижавшись друг к другу. Посреди степи, у берега, смутно виднелись в сумерках две палатки. А внутри притаились две семьи. Палатка особое жилье: снаружи не видно, что происходит в ней, изнутри не видно мира вокруг, и в то же время ее тонкие стенки совершенно прозрачны для звуков; слышишь и легкий лепет листвы над головой, и шелест трав, и сонные всплески рыбы в сумерках, словно лежишь под открытым небом и только прикрыл глаза. Антипин слушал, как в тишине снаружи непрерывным гулом зудит набившееся под тент комарье, будто неподалеку гудит паяльная лампа, но у них, в темноте палатки, ни одного комарика, уютно, даже душновато. «Какая душная темнота», - невидимо улыбнулась она. Антипин чувствовал плечом ее теплую кожу.

И в этот момент рядом за тонкой парусиной кто-то с таким рыком всхрапнул, словно над ухом завели мотоцикл. Наташа испуганно отпрянула. У Анатолия Степановича опять жестко заходили желваки на скулах. Чтоб вам провалиться, паразитам проклятым!

На рассвете поднялся ветер. Обычно он просыпался в степи часам к девяти, постепенно набирал силу и дул, дул весь день. К тому времени рыбалка уже заканчивалась, зато ветер раздувал комаров. Он гнал облака, морщил озерную синеву, придавая густоту цвету, волновал редкие степные травы, клонил камыши. К закату он укладывался на отдых. А тут вдруг расшумелся сразу на восходе. Вода покрылась острой рябью, зыбь звонко плескалась в борта лодки. Поплавки плясали на волне, то и дело ныряли. Чтобы заметить осторожную поклевку, речи быть не могло. Чайки визгливо раскричались над окиян-морем синим. Надежды опять рухнули. Антипин безучастно сидел в лодке. Можно было ехать к берегу, но что там делать-то весь день! Сосед тоже не возвращался. Неужели и сегодня ловит?… А что, пожалуй, его пробочные поплавки при такой волне гораздо вернее. И лески у «черногорца» не грубые, а как раз какие нужно по здешним условиям… Завидуете, товарищ Антипин, стыдно! А надо просто перенять опыт. Нет, дело, конечно, не в рыбацкой зависти, во всяком случае, не только в ней. Навязались же, уроды, на наши головы! Да, он тут не новичок, хорошо знает свое дело… Ветер, ветер - рыбалки быть не может, надо сматываться.

Но он все не уезжал, надеялся. А клева не было, и вместо желанной отрады душу заполняла всякая чепуха, настырно лезли в голову мысли о соседях, об этой зловредной бабе. «Ну, если только она… Я ей тогда отвечу, я ей выдам! - Антипин живо в лицах вдруг представил их возможную стычку - ее вылазку и свой достойный отпор. - Нет, милая, извините! Мы тут уже вторую неделю. Ха-ха-ха! Надо было вкопать столб «Запретная зона»! Помещики у нас, милая, давно ликвидированы. Как класс… «Тьфу, черт! Да зачем мне о ней думать? Еще не хватало!» Антипин гнал прочь неприятные мысли и образы, старался сосредоточиться на рыбалке, на хорошем, но никак не получалось. Ветер, ветер - какая тут рыбалка… У него нередко так бывало: выдумывал сам себе неприятную ситуацию или разговор и ожесточенно проговаривал его про себя - в лицах, с выражением, с эмоциональным накалом. Конечно, его собственные реплики были всегда холодно-убийственны, как разящий клинок, но все же… зачем ему все это? К чему лишний раз переживать конфликтные ситуации, к тому же выдуманные?… Но оно как-то само получалось. Вот он едет на своем «Москвиче», все у него в порядке, едет уверенно, грамотно, ничего не нарушает, даже проклятый знак «40 км» соблюдает! А впереди, он знает, будет пост ГАИ. И невольно уже представляется воочию картина: инспектор выходит на полотно шоссе, делает жезлом отмашку встать у обочины. Подходит козыряет. «Почему у вас, товарищ водитель?…» А я ему отвечаю: «Да потому, товарищ лейтенант, что…» А он… А я… В душе уже почти кипит, температура 98 градусов. Вот он, пост ГАИ… Инспектор спокойно сидит на лавочке у своей будки, рассеянно скользит взглядом по антипинскому «Москвичу»… «Ф-у-у, и чего это ради я сам себе нагнетаю раздражение? Зачем мне эти выдуманные гаишники? Старый болван! Как будто не хватает в жизни реальных неприятностей и стычек! Вот и сейчас об этих соседях… Зачем мне думать о них на рыбалке?! Господи, разве за этим ехал сюда сотни верст?» Антипин рассеянно глянул на толчею чаек над озером, скользнул взглядом по своей заводи. Белый гусиный поплавок торчком, как карандаш, стоял в воде и слегка размахивал на волне красным острием. Анатолий Степанович машинально дернул удилище, на леске затрепыхался небольшой окунь. Опять пучеглазик. Нет, сегодня рыбалки уже не будет - вся испортил ветер. Антипин снял колючего окунишку с крючка и с размаху забросил подальше в камыши.