Сурен Цормудян

– Что ты думаешь по поводу рассказа космонавтов?

– Да голова пухнет, – махнул рукой Вячеслав, – Столько информации. Я понял, что счастье, это когда ничего этого не знаешь. Вот жили мы, нетужили. Выращивали морковку, свеколку да кортофан в оранжереях. Кроликов да кабанчиков с курями разводили. Охотились помалу. А теперь все как-то мелко. Противно. Неестественно. Безнадежно все как-то.

– А если все-таки решат экспедицию отправить? – Николай взглянул на Сквернослова.

– Куда, на Аляску?

– Да. Я хочу с ними. А ты?

Сквернослов остановился.

– Не знаю я. Безнадежно все это.

– Но представь, если это действительно единственный шанс на спасение? Что мы теряем, в любом случае?

– Теряем возможность дожить наши дни в этих теплых подвалах. А в пути такого комфорта не будет. А тут…

– Как крысы? Мы должны прожить наши жизни как крысы? Ты же сам говорил прошлой ночью, что пока мы живем, жизнь продолжается. И надежда остается. А выключить этот шарп…

– ХАРП…

– Ну, ХАРП. Выключить этот ХАРП, быть может, наша единственная надежда. Так что же ты? Ты и в глазах профессора надежду какую-то увидел. Чего с тобой теперь стало?

– Я не думал, что все так плохо. Я думал, что где-то в мире все в порядке. А оказывается везде так, как у нас. Все разрушено. Весь мир. А профессор… Теперь я его не понимаю. Темнит он что-то. Откуда он-то про этот ХАРП знает? Или просто умом старик тронулся. Так ведь бывает. И очень часто.

– Может, спросим, сходим? – предложил Николай.

– Да у них там сейчас дел столько. Генерал же сказал, проработать этот вопрос. Сейчас не до нас ему будет.

Молодые люди вошли в свой подвал. У входа, как обычно, сидел вахтер внутреннего поста. На такую вахту обычно назначали людей больных и старых, чтоб не вынуждать их выходить в холодный блокпост или патрулировать траншеи. Он тоскливо смотрел в горящий в большой печке-буржуйке огонь греющий помещение и трубу, этот подвал опоясывающую. Иногда вахтеру приходилось проворачивать рукоятку ручной помпы, разгоняющей воду по трубе для распределения тепла.

Вахтер ничего не сказал молодым людям. Только посмотрел в их сторону и принялся крутить помпу. Казалось, что он совсем не хочет разговаривать.

Время было еще не позднее и двери, либо заменяющие их шкуры, в жилища людей, были открыты. Однако дверь в квартиру капитана была заперта и оттуда доносился женский плачь. Еще несколько голосов женщин, пытающихся успокоить овдовевшую Гуслякову.

За большим столом в центре подвала никто не играл в домино или нарды, как это иногда случается по вечерам. Шума детей, а их в этом подвале было трое, тоже слышно не было. Сегодня тут была одна скорбь. И слышался только плачь.

Николай взглянул на дверь в квартиру капитана и вдруг выскочил из подвала обратно в земляной коридор. Сквернослов рванул следом.

– Я не могу! Я виноватым себя чувствую! – прохрипел Николай на догнавшего его Вячеслава.

Тот что-то хотел сказать, но поджав губу и прикрыв глаза, молча, закивал головой. Он чувствовал тоже самое.

Васнецова охватила горечь от бессмысленной гибели Михалыча. Но еще больше горечи было в том, что и жизнь-то вся их была, оказывается бессмысленной. Пустой и бессмысленной. Впереди ничего. Либо медленное вымирание. Либо скорая, а может и не очень, но гибель планеты. Но главное-то он понял. Незачем жить. Люди умирают. А тех, кто родился после войны, можно по пальцам пересчитать. И это за двадцать лет! Да кому захочется выпускать свое чадо в этот одичавший и безнадежный мир? Это ведь преступление перед маленьким ребенком, родить его на свет в таких условиях. А если он и вырастет, то непременно проклянет родителей своих, осознав, что жить незачем. Васнецов быстро брел по траншее, пока не наткнулся на постового, стоявшего у массивной деревянной двери, обитой кабаньими шкурами. Эта дверь вела на поверхность. Сквернослов, молча, следовал за ним.

– Парни, вы чего? – спросил охранявший дверь постовой.

– На воздух охота чего-то, – задыхаясь, пробормотал Николай. – Выпусти.

– Так, не положено ведь! Темнеет уже! И там мороз за тридцать!

– Пусти, как человека прошу. Мы только подышим и назад. Мы тут. У входа будем.

– Ну ладно. Только не долго, – вздохнул молодой постовой и, загремев ключами, снял с засова большой амбарный замок.

Васнецов бросился по земляным, а чуть выше и по снежным ступенькам наверх. На их мир опустились черные сумерки. Во мраке виднелись мрачные силуэты необитаемых зданий, так противоестественно торчащих из снега. Он упал на колени и, зарывшись лицом в холодный снег, зарыдал.

– Не могу я так больше Славик! Не могу! Жить не хочу! Зачем жить?! Мы же вымираем! А кто последним подохнет, того и похоронить некому! Закопать, как Михалыча завтра закопают! Нахрена Славик!

– Кончай, Коля. Говорят же, что радиации меньше становится. Годы идут. Перестань, – как-то неуверенно бормотал Вячеслав.

– Да потому что все! Радиация не нужна больше! Она свое дело сделала! Мы, люди, свое дело сделали на этой земле! Все!!! И хватит себя всякими сказками утешать!!!

– Коля, хватит, – прошептал сквозь слезы Вячеслав. Затем схватил Николая за грудки и стал трясти его, – Хватит Коля!!! – заорал он, – Ну не рви ты душу мне!!! Всем тяжело!!! Не тебе одному!!! А мне каково?! А?! Что ж ты делаешь, скотина!!! Мне же тоже!!! Погано!!! Ты же знаешь Аленку с подвала на Советской!!! Знаешь, что любовь у нас была!!! И знаешь, что я отвадил ее от себя!!! Я боюсь, понимаешь!!! А если она родит!!! Как я ребеночку своему в глаза смотреть буду?! Что за землю я ему унаследую?! Что я ему скажу?! Вот сынок, посмотри, как мы тут все обосрали!!! А Аленке каково?! Ей двадцать пять уже, а она все куклу украдкой пеленает, поет колыбельные и плачет!!! Плачет, плачет, плачет!!! – Он с силой окунул Николая лицом в снег, – Вот как ты сейчас плачешь!!! Что же ты делаешь гад!!! Что же ты душу и себе и мне рвешь!!!

Васнецов вырвался и врезал Вячеславу кулаком по лицу. Ответный удар последовал незамедлительно. Они сцепились в какой-то сумасшедшей дикой ярости и, катаясь по снегу, колотили друг друга.

– Нихрена себе они воздухом дышат! – закричал выбравшийся на шум постовой, – А ну разойдись!!!

– Пошел ты… – прорычал кто-то из дерущихся.

– Я сейчас патруль вызову! Месяц потом говно из уборных в оранжереи таскать будете! – Постовой скомкал крепкий снежный ком и метнул в дерущихся. Попал Сквернослову в ухо.

Николай вырвался и кинулся на постового.

– Караул! – завопил тот, прыгая обратно в подземелье, – нападение на часового!

Сквернослов успел схватить Васнецова за ноги и тот снова рухнул в снег.

– Колян! Угомонись! Мы уже по пятнадцать суток таскания говна заработали!

Васнецов перевернулся на спину и уставился на затянутое тучами небо.