Галина Романова - Внимание: неверный муж!

– Нет, не нужно… – Отец чего-то медлил, мялся и не решался о чем-то спросить ее или сообщить о чем-то.

Ася чувствовала это интуитивно, иначе не была бы его дочерью. Вот только чего он медлил? Догадываться было слишком страшно, поэтому Ася тоже молчала, тяжело дыша в трубку. Да и как можно было спросить, если в кухне сидела мачеха и ловила каждое ее слово. Ася это затылком ощущала. Можно сказать, видела, как та сидит, сжавшись, и напряженно смотрит на нее воспаленными от бессонной ночи и слез глазами. И ждет…

– Па, ты чего? – еле слышно позвала его Ася. – Ваня не звонил?

– Нет. – Отец ответил как-то неуверенно, и ей на миг показалось, что он всхлипывает. Но не мог же он в самом деле… Он же мужчина, он же должен быть сильным. Да он слабостью никогда и не отличался. – Как она?

Он тоже научился называть свою жену именно так – прибегая к местоимениям, когда разговаривал с дочерью. Словно боялся разворошить именем своей любимой женщины что-то запретное в Асиной ранимой душе.

– Нормально, – с облегчением выдохнула Ася, обернулась на мачеху и нервно дернула губами, пытаясь выдавить улыбку. – Мы завтракаем. Здесь Сашка.

– Завтракаете? – Отец удивился, потом как-то странно вздохнул, из-за чего Асе снова стало казаться, будто он плачет. – Ну, ну… Завтрак – это хорошо. Хотя время-то уже почти обеденное. Н-да… Завтракайте, дочь, я перезвоню.

Ему было что-то известно про Ваньку! Ася поняла это по мучительным паузам, которые отец стремился заполнить пустыми, ничего не значащими фразами. Точно, известно. Но он не сказал ей. Не сказал, боясь, что Ася как-то выдаст себя. Свой испуг, например, выдаст или потрясение. Выкрикнет что-нибудь неконтролируемое, и тогда его жена поймет, что случилось что-то страшное. Что-то такое, страшнее чего уже ничего быть не может. Разве что собственная смерть…

Она снова села к столу и пододвинула к мачехе тарелку с нетронутой кашей.

– Поешь, пожалуйста, – попросила, не глядя на нее.

– Не хочу, – отмахнулась та, допивая кофе и дотягиваясь до сигаретной пачки. – Чего он хотел?

Это мачеха про отца спросила. И опять местоимением. «Дурацкие все же я завела в этом доме порядки, – в раздражении подумала про себя Ася. – Надо будет постараться все исправить. Вот Ванька с Ленькой найдутся, и тогда…» Что будет тогда, она почти не представляла. После всех откровений и шокирующих признаний Ася уже ничего не знала. Что она будет делать дальше со своей неустроенной жизнью, а заодно с такой же неустроенной жизнью Ваньки и Леньки?

– Ничего. Просто хотел узнать, как мы тут. Не поругались ли, не подрались… Ты поешь! Если не ради себя, то ради Ваньки поешь. Хороша ты будешь, представ перед ним в таком-то виде!

В приоткрытую створку пластикового окна приятно тянуло свежестью и теплом. Тонкий капрон занавески шевелил складками от легкого сквозняка. Яркий солнечный свет заливал огромную кухню, отражаясь в серебре коллекционного сервиза и стеклах дорогих шкафов. Все было богато и со вкусом подогнано под один стиль. Стиль Асиной мачехи, который, как оказалось, ей, Асе, тоже нравится.

Налив себе кофе из блестящего кофейника, Ася всыпала в чашку две ложечки сахара и неспешно принялась размешивать. Она почти физически ощущала, как в бесполезную пустоту уходит время. Неумолимо, безжалостно утекает, как вода сквозь пальцы. Они сидят на красивой, залитой солнечным светом кухне, завтракают и молчат. А время скачет, с каждой секундой отсекая надежду на то, что все утрясется само собой и наладится как-нибудь без их усилий. Да ничего не наладится! Ничего! И Ленька – ее бессовестный, беспринципный муж – сейчас в беде. И Ванька в беде – ее старший сводный брат, который оказался и не братом вовсе, а безнадежно влюбленным и изнывающим от горя мужиком. Вот чертовщина, а…

– Все! – отставила Ася пустую чашку и поднялась из-за стола. – Нам пора. Александра, собирайся.

– Как… Как пора? – Взгляд мачехи заметался по кухне и вдруг с немой мольбой остановился на Асе. – Девочки, не бросайте меня! Я тут с ума сойду от ожидания и неизвестности. Мне плохо одной. А Ваня… Ванечка мой… Мальчик мой так и не позвонил! А я совсем одна…

И она снова заплакала. Заплакала молча, не опуская умоляющего взгляда и лишь время от времени слизывая с верхней губы слезы.

Ася оторопела от неожиданности. Никогда прежде она не слышала, чтобы мачеха ее о чем-то просила. Нет, она просила ее быть благоразумнее, не делать того или другого, не гулять с тем-то или с тем-то. Но чтобы просить что-то для себя, а тем более умолять со слезами!.. Нет, такое случилось впервые. И впервые за все эти годы Ася вдруг увидела в ней не высокомерную светскую львицу, чрезмерно пекущуюся не об истинном состоянии вещей, а об их внешнем лоске, а обыкновенную сломленную горем бабу, которой тоже может быть больно, может быть и одиноко, и страшно. И никакие деньги, связи и положение не способны были изменить хоть что-то. Да она и не помнила, наверное, в настоящий момент ни о своей фирме, ни о многочисленных перенасыщенных счетах. Она ничего этого не помнила – она просто страдала.

– Все будет хорошо, – пообещала ей Ася и тут же, не отдавая отчета своим действиям, склонилась к ее щеке, погладила по волосам, как та ее гладила совсем недавно. Потом коротко поцеловала в висок и еле слышно прошептала: – Все будет хорошо… ма… вот увидишь.

И тут же почти бегом выскочила из кухни. Сорвала с вешалки свою куртку, распахнула дверь квартиры и помчалась вниз по лестнице, совсем забыв про лифт и безнадежно отставшую на своих высоких каблуках подругу. Ася летела вниз, перепрыгивая ступеньки и почти не видя их, а в груди все пекло и щемило. Будто кто-то всыпал туда горячих углей и ворошил их теперь старой кочергой. Такой же старой и надломленной, как ее застаревшее сиротство…

Опомнилась она уже возле своей машины. Привалилась спиной к дверце, подставила лицо солнцу и крепко зажмурила глаза. Не нужно было, чтобы Сашка видела ее слезы. Совсем не нужно. Она станет приставать, а объяснять было нечего. Интересно, слышала Александра или нет, как Ася назвала мачеху? Вряд ли. Она ведь еле слышно шепнула ей это слово почти в самое ухо. Мачеха и сама вряд ли разобрала сквозь слезы. Хорошо бы, если так… И с чего это ей вдруг приспичило называть ее мамой? Что это на нее накатило? Жалко сделалось? Наверное… Ну и ладно, назвала так назвала. Убыть-то от нее уж точно не убыло. А то что это за вечные местоимения дурацкие? Как не в семье, в самом деле…