'Иван

…«Прошлое у него прекрасное, как у большинства русских интеллигентных людей… Настоящее всегда хуже прошлого. Почему? Потому что быстро сменяет утомляемость. Человек сгоряча, едва спрыгнув со школьной скамьи, берет ношу не по силам, берется

сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство, и за «Вестник Европы»… воюет со злом, рукоплещет добру, любит не просто и не как-нибудь, а непременно или синих чулков, или психопаток, или даже проституток. Но едва дожил до 30-35 лет, как начинает уже чувствовать утомление и скуку, «y него еще и порядочных усов нет, но он уже авторитетно говорит: «Не женитесь, батенька… Верьте моему опыту». Или «Что такое либерализм? Между нами говоря, Катков часто был прав». Он готов уже отрицать и земство и рациональное хозяйство, и науку и любовь…»

… «Чувствуя физическое утомление и скуку, он не понимает, что с ним делается и что произошло». «Русский человек - умер ли у него кто-нибудь в доме, заболел ли, должен ли он кому-нибудь, или сам дает взаймы - всегда чувствует себя виноватым».

«Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью и становятся «надломленными» и. «непонятыми». Все от возбуждаемости, прио _. о сущей нашей молодежи». «Социализм один из видов возбуждения. Где же он? Он в письме Тихомирова к царю. А чего стоят все русские увлечения: война утомила, Болгария утомила до иронии, Цукки утомила, оперетка тоже».

«Утомляемость (это подтверждает д-р Бертенсон) выражается не в одном только нытье или ощущении скуки. Жизнь утомленного человека очень не ровна. Все утомленные люди не теряют способности возбуждаться в сильнейшей степени, но очень ненадолго, причем после каждого возбуждения, наступает большая апатия».

то, что нужно, то есть одни только русские Так, чрезмерная возбуждаемость, чувство вины ляемость - чцсто русские,

…Говорю Вам по совести, искренне, эти »

дились в моей голове не из морской пены, не из взятых идеи, не из «умственности», не случайно. результат наблюдения и изучения жизни. Они стоят в моедо мозгу, и я чувствую, что я не солгал ни на один сантиметр и не перемудрил ни на одну йоту». ? I

А. С. Суворину, 7 января, Москва, 1889 г.

…«Я рад, что 2-3 года тому назад я не слушался Григоровича и не писал романа! Воображаю, сколько бы добра я напортил, если бы послушался. Он говорит: «талант и свежесть все одолевают». Талант и све| • жесть многое испортить могут - это вернее. Кроме изобилия материала й таланта, нужно еще кое-что не менее важное. -Нужна возмужалость - это раз: во-вторых необходимо чувство личной свободы, а это чувство во мне стало разгораться только недав-но. Раньше его у меня не было; его заменяли с успехом мое легкомыслие, небрежность и неуважение к делу».

В. А. Тихонову, 10 февраля 1889 года, АЛосква. •»• «из Вас едва ли может выработаться театраль ный критик. Вы человек рыхлый, наклонный к j падкам лени, впечатлительный, а все сии качества не ггодятся для строгого критика, беспристрастного су дьи. Чтобы уметь писать критику, нужно быть в рябой бабой ) без милосердия будет

емся и ноем: из сего я Суворин годит ся в судьи и в гончие, а тех (меня; Вас, Щеглова и природа сработала так, что мы годимся и зайцами. Едина честь едина солнцу…»

t • •.:* • ·

А. С. Суворину, 8 апреля 1889 года. Москва.

…«Читать веселее, чем писать. Я думаю, что если бы мне прожить еще сорок лет читать, читать и читать и учиться писать талантливо, то есть коротко, то через сорок лет я выпали^ бы во всех вас из такой большой пушки, что задрожали бы небеса. Теперь же я такой лилипут, как и все». #* т*

Ему же, начало мая, 1889, Сумы.

…«читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его «Обломов» совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная,

мелкая; возводить сию персону в общественный тип - это дань не по чину,»i спрашиваю : если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он

был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелки, пахнут леиковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная… Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда во всем романе холод, холод…»

«Зато, как непосредственен, как силен Гоголь и какой он художник! Одна его «Коляска» стоит двести тысяч рублей. Сплошной восторг и больше ничего. Это великолепнейший русский писатель».

А. Н. Плещееву, 14 мая 1889 г. Луга.

…«Мне жаль Салтыкова. Это была сильная голова. Тот сволочной дух, который живет в мелком измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нем своего самого упрямого и назойливого врага. Обличать умеет каждый газетчик, издеваться умеет Буренин, но открыто презирать умел только Салтыков. Две трети читателей не любили его, но верили ему все. Никто не сомневался в искренности его презрения».

А. Н. Плещееву, 14 сентября 1889 г. Москва.

…«Мне хочется верить, что Короленко выйдет победителем и найдет точку опоры. На его стороне крепкое здоровье, трезвость, устойчивость взглядов и яс г

» ный хороший ум, хотя и не чуждый предубеждений но зато свободный от предрассудков. Я тоже не дамся фортуне живой в руки. Хотя у меня и нет того, что есть у Короленко, зато у меня есть кое-что другое. меня в прошлом масса ошибок, каких не знал Короленко, а где ошибки, там и опыт. У меня кроме того шире поле брани, богаче выбор; кроме романа, стихов и доносов, я все перепробовал… Оборвавшись на повести, я могу приняться за рассказы; если последние плохи, могу ухватиться за водевиль и этак без конца, до самой смерти». А. С. Суворину, 23 октября 1889, Москва.

… «Если б я жил в Петербурге, то напросился бы к Вам в редакторы беллетристического отдела. Я бы чистил и шлифовал все одобренные Вами и Бурениным рассказы и протежировал бы тем, повидимому, никуда не годным вещам, из которых путем сокращения наполовину и путем корректуры можно сделать сносные рассказы, я я наловчился корректировать и марать рукописи…»