Аркадий Ипполитов Вчера Сегодня Никогда

В первой половине V века до рождества Христова греческий скульптор Пракситель изваял Гермеса с младенцем Дионисом на руках. Невыразимо прекрасный обнаженный Гермес с лео-нардовской улыбкой на устах смотрит с нежностью на крошечного младенчика, уютно сидящего на его полусогнутой руке. Младенчик радостно тянется к протягиваемой ему грозди винограда, тем самым приучаясь к своим грядущим богемно-сельскохозяйственным обязанностям бога вина и пьяниц. Эта скульптура известна была с древности только по описаниям Павсания, но ни Ренессансу, ни барокко, ни неоклассицизму XVIII века не была знакома ни одна копия с нее. Какова же была радость всех любителей древнегреческой классики, когда в 1877 году около храма Геры в Олимпии была откопана статуя чудной сохранности, в точности совпадающая с описанным Павсанием произведением. Это была одна из самых крупных и громких находок конца XIX века, скульптура стала хитом музея в Олимпии, куда ее поместили, и вошла во все истории искусства.

Пракситель ~ один из лучших мировых скульпторов. Он, конечно, классик, но, как классику и полагается, при жизни Пракситель пользовался репутацией скандального авангардиста. «Акме», то есть расцвета, он достиг во время CIV Олимпиады, когда изваял скульптуру Афродиты Книдской. Богиня предстала обнаженной, что было неслыханно, так как до того обнаженными изображались только мужчины. Вдобавок ко всему моделью послужила гетера Фрина, рискнувшая сравнить себя с небожительницей. Скандал был грандиозным, гораздо сильнее, чем с «Купальщицами» Курбе, «Олимпией» Мане или даже с посмертной выставкой Мэпплтор-па в Галерее Конкоран, консерваторы выходили из себя так, что Фрина прибегла к крутым мерам: она публично разделась, все сказали «Ах!!», Пракситель прославился, Фрина получила почетную пенсию, и искусство, как всегда, восторжествовало. Надо ли говорить, что эта пиаровская акция стала образцом для подражания в век модернизма.

Праксителя более, чем Мирона, Поликлета, и даже Фидия, обожал fine de siecle. За нежность, андрогинность, за декадентство. Разумеется, когда миллионер и барон Ротшильд заказал для своего парижского особняка копии известных античных скульптур, то в их число вошла и копия с недавно найденного шедевра Праксителя. В это время, то есть где-то в середине 1880-х, и появляется на свет произведение, о котором пойдет речь, - мраморная голова Гермеса, весьма бурно пережившая последующее столетие, а сейчас с нежной, слегка иронической улыбкой взирающая на публику, заходящую в Эрмитаж на выставку «Роберт Мэпплторп и классическая традиция». С ее рождением связана некая сложность, так как известно, что заказ, начатый около 1878 года, исполнял скульптор Сарразен, сын знаменитого наполеоновского Сарразена, героя римских приключений, столь восхитивших Ро-лана Барта в «S/Z». Все его копии до сих пор украшают ротшильдовскую парижскую резиденцию in situ и все они подписаны, кроме этой. Голова Гермеса уже в 1888 году была выставлена как приз на одной великосветской благотворительной лотерее, собиравшей средства для поддержания молодых талантов, и досталась небезызвестной покровительнице искусств графине де Ноай, даме приятной во всех отношениях. Де Но-ай была яркой звездой парижского света, дружила и с принцессой Матильдой, и с Жюлем Верном, посетила выставку импрессионистов у Надара, но, правда, больше восхищалась все же Пюви де Шаванном и Поставом Моро. Соответственно, и греческой декадентской античностью.

Дама светская, графиня не чуралась богемы, и теснейшая дружба связывала ее с очень примечательной девушкой Парижа 90-х, актрисой, известной под именем Рашель, - не путать с той самой Рашелью, у которой «ложноклассическая шаль». Эта Рашель тоже была вполне себе ложноклассическая, весьма преуспевшая в чтении Расина в салонах, и ей часто пророчили славу Сары Бернар. Рашель была и актрисой, и «немного шила», то есть весьма успешно подрабатывала еще одним местом, но весьма интеллигентно, так что ее принимали дамы. Судя по всему, она была оторва еще та, весьма хорошо знавшая, что и от кого надо. Но, как у каждой французской оторвы - будь то Маргарита Готье, или Николь Кидман в «Мулен Руж», или даже мамзель Бурь-ен из «Войны и мира», - у Рашель было свое слабое место. В данном случае это был Максим де Трай, последний отпрыск очень знатного и очень разоренного французского семейства, юноша, судя по фотографиям, невероятный, - в нем поражает какая-то удивительная фарфоровая ку-кольность, особенно в руках, кисти которых обрисованы просто шедеврально, но удивляют своей миниатюрностью. Типичный выродок, но - неотразимый.

Они оба, хотя и по отдельности, пользовались расположением де Ноай, подарившей Гермеса Рашель, затем украшавшего ее гостиную во время расиновских чтений. Будучи девушкой с фантазией, Рашель распространила легенду, что бюст - работы самого Праксителя, что это шедевр греческой пластики, и т. д. - возможно, ради шутки. Гермес наслушался и насмотрелся всякого, особенно - скандалов с крошкой Максимом, которого Рашель допекла своей любовью и ревностью, допекла настолько, что он от нее сбежал, прихватив бюст Гермеса и кое-что еще, вообще-то по мелочи. Сбежал он не один, а вместе с закадычным другом Рашель, весьма выразительным персонажем парижской жизни времени Мулен Руж. Это был «русский» Соломон Рот-штейн, выступавший в Париже под псевдонимом Vladislav de Baranoff, новый Паганини, сострясав-ший своей виртуозной игрой на скрипке и стены салона графини де Ноай, и гостиную Рашели, и многие другие весьма респектабельные помещения. Его внешность отличалась крайней эффектностью, просто вылитая любимая актриса Альмодовара, Роза де Пальма «в штанах», как тогда бы сказали, теперь-то штаны для Розы столь же естественны, как юбка для шотландца. Доведенный любовью Рашель, Максим вместе с этой «Розой» оказывается в 1900-м в Одессе (!!!), прихватив бюст Гермеса. Зачем было тащить такую тяжесть в Одессу, не совсем понятно, вероятно, бедные молодые люди поверили розыгрышу Рашель, не сказавшей правды ни любимому, ни другу. Тоже была хороша.

Рашель никого не преследовала, но эта история ее подкосила, в 1900-е она пропадает с парижской сцены, и только потом, в начале 30-х, вдруг выплывает в монпарнасских воспоминаниях, в качестве весьма выразительной билетерши в одном из кинотеатров, смачно рассказывающей свои декадентские переживания случайным знакомым, в том числе - киноману Константину Сомову, подробно записавшему в дневниках о поразившей его встрече. Sic transit gloria mundi, - бедная Рашель, - но на чужом несчастье своего счастья не построишь. Если Гермес и наблюдал счастье Максима с Соломоном, то недолго, - уже в январе 1903-го де Трай получил известность в Венеции, весьма печальную. В Венецию он отправился из Одессы несколько ранее, вместе с Броней Галевской, польско-еврейской авантюристкой, там засветился в какой-то кокаиновой истории и 12 января был найден зарезанным в отеле на Лидо. Так оборвалась его пестротканое венецианское приключение, в котором участвовали и маркиза Казати, и Мариано Форту-ни, и русские проходимцы, затем в Венеции судимые. В Ротштейне же произошли, как нам теперь понятно, некие гормональные изменения, он страшно растолстел, запил, опустился и стал отвратительным жирным монстром с писклявым голосом. Отвратительный, но по-прежнему эффектный, перебивался он игрой на еврейских свадьбах и даже стал одесской достопримечательностью, особенно ярко засиявшей в смутное время, то как Ротштейн, то как Баранов. Будучи связанным и с еврейской мафией, и с авангардным театром, и с анархистами, и чуть ли не с Махно, под фамилией Baranoff он удостоился быть отмеченным в одесских мемуарах самого Тинто Брасса. Тинто отметил и Гермеса, как «псевдоПраксителя», украшавшего какое-то театральное действо. В 1920 году Ротштейн умирает от тифа, а Гермес выплывает в Стамбуле, где его на барахолке приобретает британский консул Ее Величества в Турции, сэр Эндрю Стогтон, лорд Вируламский.