Письма Чехова 1898-1900

Замечаний у меня немного… Образованный дворянин, идущий в попы, - это уже устарело и не возбуждает любопытства. Те, которые пошли в попы, точно в воду канули; одни, ставши ординарными архимандритами, ожирели и уже давно забыли про всякие идеи, другие - бросили все, живут на покое. От них ничего определенного не ждали, и они ничего не дали; и на сцене молодой человек, собирающийся в попы, будет просто несимпатичен публике, а в его девстве и целомудрии увидят нечто скопческое. Да и актер будет играть его нелепо. Лучше бы Вы взяли молодого ученого, тайного иезуита, мечтающего о соединении церквей, или кого-нибудь другого, только такого, чтобы представлялся крупнее, чем дворянин, идущий в попы.

Варя хороша. В первом явлении в языке излишняя истеричность. Надо, чтобы она не острила, а то все у Вас острят, играют словами, и это немножко утомляет внимание, рябит; язык Ваших героев похож на белое шелковое платье, на котором все время переливает солнце и на которое больно глядеть. Слова "пошлость" и "пошло" уже устарели.

Наташа очень хороша. Напрасно Вы делаете ее другою в 3-м акте.

Фамилии "Ратищев" и "Муратов" слишком пьесочны, не просты. Дайте Ратищеву малороссийскую фамилию - для разнообразия.

Отец без слабостей, без определенной внешности; не пьет, не курит, не играет, не хворает… Надо пристегнуть к нему какое-нибудь качество, чтобы актеру было за что уцепиться.

Знает отец про грех Вари или не знает - думаю, все равно или не так важно. Половая сфера, конечно, играет важную роль на сем свете, но ведь не все от нее зависит, далеко не все; и далеко не везде она имеет решающее значение.

Когда пришлете IV акт, еще напишу, если придумаю что-нибудь. Я рад, что Вы почти уж написали пьесу, и еще раз повторяю, что Вам следует писать и пьесы, и романы - во-первых, потому, что это вообще нужно, и, во-вторых, потому, что для Вас это здорово, так как приятно разнообразит Вам жизнь.

Насчет академии Вы недостаточно осведомлены. Действ академиков из писателей не будет. Писателей-художников будут делать почетными академиками, обер-академиками, архи-академиками, но просто академиками -никогда или нескоро. Они никогда не введут в свой ковчег людей, которых они не знают и которым не верят. Скажите: для чего нужно было придумывать звание почетного академика?

Как бы ни было, я рад, что меня избрали. Теперь в заграничном паспорте будут писать, что я академик. И доктора московские обрадовались. Это мне с неба упало. Спасибо за календарь и за "Весь Петерб ". Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и привет. Пожалуйста, спросите у Насти, не она ли это прислала мне письмо без подписи на Вашей бумаге (A. S.). Рука, кажется, ее. В письме есть слово "писателишки" и речь идет о моей фотографии, купленной у Попова. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Юрьев хорош. Не нужно только, чтоб и он был должен ростовщице. Пусть лучше Наташа возьмет у нее взаймы потихоньку от отца. Пусть и Варя возьмет, чтобы дать матери.

23 января 1900 г. Ялта.

23 янв.

Сегодня здоровье матери лучше, чем вчера. Держу ее под арестом в комнате, где она раскладывает пасьянс. Завтра разрешу выходить.

Погода дрянная.

Будь здорова.

Твой Antoine. На обороте:

Москва.

Марии Павловне Чеховой.

Мл. Дмитровка, д. Шешкова.

24 января 1900 г. Ялта.

24 янв. 1900.

Многоуважаемый

Федор Дмитриевич!

Рош просит выслать ему те места из "Мужиков", которые были выброшены цензурой. Но таких мест не было. Есть одна глава, которая не вошла ни в журнал, ни в книжку, это разговор мужиков о религии и властях. Но посылать эту главу в Париж нет надобности, как и вообще не было надобности переводить "Мужиков" на французский язык.

Сердечно благодарю Вас за фотографию. Иллюстрация Репина - это честь, какой я не ожидал и о какой не мечтал. Получить оригинал будет очень приятно; скажите Илье Ефимовичу, что я буду ждать с нетерпением и что он, Илья Ефимович, раздумать теперь не может, так как оригинал я завещал уже г. Таганрогу, в котором, кстати сказать, родился.

В своем письме Вы упоминаете о Горьком. Вот кстати: как нравится Вам Горький? Мне не все нравится, что он пишет, но есть вещи, которые очень, очень нравятся, и для меня не подлежит сомнению, что Горький сделан из того теста, из которого делаются художники. Он настоящий. Человек он хороший, умный, думающий и вдумчивый, но на нем и в нем много ненужного груза, наприм его провинциализм.

Вы пишете "не знаешь, откуда чаять движения воды". А вы чаете? Движение есть, но оно, как движение земли вокруг солнца, невидимо для нас.

Спасибо Вам большое за письмо, за то, что вспомнили. Мне здесь скучно, надоело, и такое чувство, как будто я выброшен за борт. А тут еще погода дурная, нездоровится. Я все еще продолжаю кашлять.

Желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов. На конверте:

Петербург.

Его Высокородию Федору Дмитриевичу Батюшкову.

Литейная, 15.

25 января 1900 г. Ялта.

Милостивый государь

Михаил Иванович!

Получив от Вашего Высокопревосходительства извещение об избрании моем в почетные академики по Разряду изящной словесности, имею честь покорнейше просить Вас передать Отделению выражение моей глубокой признательности.

Не откажите принять уверение в совершенном почтении и преданности Вашего покорнейшего слуги.

Антон Чехов.

25 января 1900 г.

Ялта. На конверте:

Петербург.

Его Высокопревосходительству

Михаилу Ивановичу

Сухомлинову.

Императорская Академия Наук

От Почетного Академика

А. П. Чехова

3016. Ал. П. ЧЕХОВУ 25 января 1900 г. Ялта.

25 янв.

Седой братец! Посылаю тебе вексель на тысячу рублей. Запоздал немного, потому что сам сильно запутался и потерял всякое соображение и руки опустил растерянно, кладя латки на свой финансовый кафтан, который, очевидно, починить никак нельзя.

Мать здравствует. Я то здоров, то хвораю. Известие об избрании в академики пришло, когда я был нездоров, - и вся прелесть пропала, так как мне было все равно.

Не печатай, пожалуйста, опровержений в газетах. Это не дело беллетристов. Ведь опровергать газетчиков все равно, что дергать черта за хвост или стараться перекричать злую бабу. И шмули, особенно одесские, нарочно будут задирать тебя, чтобы ты только присылал им опровержения. Из всех беллетристов, каких я знал и знаю, только два писали опровержения: ты и Потапенко. И Потапенку всегда за это ругали, и сам он всякий раз раскаивался. Даже если бы напечатали, что ты делаешь фальшивые бумажки, то и тогда нельзя опровергать; единственный случай, когда прилично нам печатать опровержение, это когда приходится вступиться за кого-нибудь. Не за себя, а за кого-нибудь.