Письма Чехова 1898-1900

Его высокоблагородию

Александру Леонидовичу Вишневскому.

Художественный театр.

Каретный ряд.

28 января 1899 г. Ялта.

28 янв., вечер.

Я опять пишу, милая Маша. Во вторник к тебе придет сын покойного писателя Лескова, Андрей Николаевич, офицер. Он принесет pince-nez, которое, пожалуйста, отдай Ване. Лесков хочет побывать в Художеств театре, познакомиться с Вишневским и Немировичем. Это милый человек. Он хочет поступить на сцену; впрочем, это он держит пока в секрете. Окажи ему содействие, какое только возможно. Если во вторник тебя не будет дома, то, уходя, скажи прислуге, в котором часу Лесков может застать тебя в среду. Познакомь его с Ольгой Михайловной. Кстати сказать, это великолепный танцор, точно в балете служил.

Сегодня я был в Аутке на участке. Пахло весной. Как там хорошо! Когда выстроили забор, стало уютно. Перед вечером вид оттуда очаровательный.

Будь здорова. Когда побывает у тебя Лесков, то напиши. Мне кажется, что из него выйдет недурной актер. Он неглуп и держится хорошо. Мамаше поклон.

Твой Antonio.

2613. Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО 29 января 1899 г. Ялта.

29 янв.

Милый Владимир Иванович, на сих днях в театр к тебе придет познакомиться сын писателя Лескова, Андрей Николаевич, офицер. Он бросает военную службу, мечтает о сценической деятельности и теперь вот хочет посоветоваться с тобой. Это вполне интеллигентный, нервный человек, держится хорошо, гибко, умеет говорить и, мне кажется, владеет достоинствами, которые с лихвой окупят такие недостатки его, как малый рост и несколько гнусавый голос. Пожалуйста, дай ему минут десять, прими в нем участие.

Вот что пишет Юст: "Идет "Чайка" еще глаже и лучше, чем во второе представление; хотя Тригорин - Станиславский играет уже слишком расслабленного и физически и нравственно литератора, а сама Чайка (j'en conviens*) могла бы быть чуточку покрасивее в последнем акте. Но зато Аркадина, Треплев, Маша, Сорин, учитель (одна его коломенковая пара чего стоит!) и управляющий великолепны, совсем живые люди…" Вот тебе образчик рецензий, какие я получаю.

У меня в жизни, кажется, переворот: я веду переговоры с Марксом, переговоры эти, кажется, уже кончены, и у меня такое чувство, как будто Святейший синод прислал мне, наконец, развод, после долгого ожидания. Я уже не буду знаться с типографиями! Не буду думать о формате, о цене, о названии книжек!

Москва не отвечает на письма, пиши хоть сто раз. Не знаю, что делать! Даже московские банки не отвечают, не говоря уже о Николае Эфросе, который обращается со мной просто по-свински.

Если бы все участвующие в "Чайке" снялись в костюмах и гриме и прислали бы мне фотографию, то как бы это было мило с их стороны! Мне скучно здесь.

Ну, будь здоров, счастлив. Поклонись Екатерине Николаевне.

Твой А. Чехов. * я с этим согласен (франц.).

29 января 1899 г. Ялта.

29 янв.

Многоуважаемый Абрам Борисович, спасибо за приглашение в "Приазовский край"; пообещать ничего не могу, так как, с одной стороны, завален всякими заказами, а с другой - пишу в последнее время немного, не держу даже обещания, которое я дал "Русским ведомостям".

Адрес-календарь, конечно, пришлите. Все, что мне присылают и пишут из Таганрога, я получаю с большим удовольствием. Получил и фотографии и визитные карточки, и мне даже немножко совестно, что меня так балуют.

В Ялте я пробуду, вероятно, до Пасхи. В Таганроге непременно побываю весной или летом; и я охотно бы поселился в Таганроге, если бы там была зима помягче. Вы пишете, что у вас теперь плохая труппа; а в Ялте никакой нет труппы.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз благодарю сердечно.

Ваш А. Чехов. На конверте:

Таганрог.

Его высокоблагородию

Абраму Борисовичу Тараховскому.

31 января 1899 г. Ялта.

31 янв.

Дорогой Иван Иванович, договор с Марксом подписывался в мое отсутствие, я не мог точно написать Вам, в чем, в своих частностях, будут заключаться пункты этого договора. Теперь копия мне прислана. Вот пункты, касающиеся наших будущих отношений:…относительно своих будущих произведений я сохраняю "только право обнародования их однократным напечатанием в повременных изданиях или в литературных сборниках с благотворительн целью, после чего они должны быть передаваемы в полную литерат собственность А. Ф. Маркса".

Я удостоверяю в договоре, что никому, и в том числе прежним издателям своих сочинений, права на дальнейшее издание этих сочинений никогда не предоставлял.

5000 рублей неустойки за всякий печатный лист "дальнейшего" издания.

Как видите, в договоре оговорены только дальнейшие проступки против собственности, но ни слова не говорится о том, что уже вышло в свет до подписания договора, т. е. до 26 янв. Вышеписанные пункты касаются наших дальнейших отношений, но поскольку они определяют их, теперь сказать точно не могу. Будьте добры, повидайтесь с Сергеенко. В Москве он останавливается в "Бельвю" на Лубянке. Я напишу ему, чтобы он сообщил Вам, где и когда он может повидаться с Вами. Он знает больше меня и расскажет Вам все и вся.

Писать Марксу я не стану, потому что я не знаком с ним, но непременно поговорю с ним летом, когда поеду в Петербург. Обещаю Вам это. Употреблю все свое красноречие.

Будьте здоровы, крепко жму руку и прошу от души - вопию, так сказать, - простите, что я, переворачивая свою жизнь столь грубо, невольно грубо зацепил и "Посредник" и что причинил Вам столько огорчений и хлопот. Авось все это обойдется как-нибудь в будущем.

Ваш А. Чехов.

31 января 1899 г. Ялта.

31 янв.

Милый Петр Алексеевич, договор пришел сегодня, в воскресенье 31-го, перед вечером. Написать обязательство и послать его заказным я успею лишь завтра; почта пойдет в ночь под 2-е февраля. Стало быть, пакет придет в Москву в пятницу, получишь его к вечеру в тот же день или, самое позднее, в субботу утром.

В договоре есть один странный пункт: 4) Чехов предоставляет однако Марксу право отказаться от приобретения в собственность какого-нибудь из новых его, Чехова, произведений, если оно по своим литературным качествам будет найдено неудобным для включения в полное собрание его сочинений… Кем найдено? Ведь это такая ширь для произвола! Есть и еще один странный пункт: 7) Чехов обязуется не далее как шести месяцев собрать все без исключения произведения свои и доставить полный их текст с обозначением, по возможности, где, когда и с какой подписью каждое из произведений было напечатано. Это все равно, если б Маркс захотел, чтобы я точно сказал, где, и в какой день, и в котором часу я поймал каждую из всех рыб, какие только я поймал в течение всей своей жизни, я, удивший в своей жизни более 1000 раз. И договор также требует, чтобы я приготовил все к июлю! Да ведь это каторга! Каторга не в смысле тяжести труда, а в смысле его невозможности, ибо редактировать можно только исподоволь, по мере добывания из пучин прошлого своих, по всему свету разбросанных, детищ. Ведь я печатался целых 20 лет! Поди-ка сыщи!