Виктор Улин - Хрустальная сосна

- Ну да. Она же у меня биолог. Я, кажется, говорил. А у них такая специфика: как полевой сезон, так экспедиция.

- На три месяца… - она задумчиво покачала головой. - И ты…

Извини,

Женя, что задаю такой вопрос, но… Ты не… не опасаешься… Как бы это сказать… Ну, в общем, ты уверен, что…

- Она мне там ни с кем не изменит? - помог ей я.

- Ну да, - кивнула Катя и покраснела.

- А что, - я искоса взглянул на нее. - По-твоему, все супругам изменяют, когда одни остаются?

- Ну нет… Не все, конечно, но все-таки…

- Ты-то своему мужу здесь со всеми подряд изменяешь?

Мне показалось, что я сказал что-то не то: Славка вздрогнул.

- Нет вообще-то, - Катя совсем смутилась и у нее даже плечи покраснели.

- Ну так вот. Жены разные бывают. И я верю, что Инна именно такая.

Верю ей, поэтому спокойно отпускаю. Верю потому, что люблю. А она верит мне тоже. Раз любит.

- Интересная философия, - покачал головой Славка.

- Никакая это не философия. Просто если не веришь любимому человека

- значит не любишь его ни грамма. Значит, вообще вместе жить незачем.

- А ты, оказывается, максималист, - снизу вверх и неожиданно серьезно посмотрела на меня Катя. - Я и не подозревала.

- Вовсе нет. Просто считаю, что Любовь и Вера - родные сестры.

Вместе с третьей - Надеждой…

- Об одном попрошу тебя, друг мой Аркадий: не говори красиво! - перебил меня Славка.

- Какой, к черту, Аркадий? - не поняв, возмутился я. - При чем тут этот полудурок?

- Да ни при чем он, - захохотал Славка. - Это Тургенев. Иван Сергеевич. Классиков надо знать, Женя…

- А ну тебя на фиг со своими классиками, - отмахнулся я, так и не поняв его каламбура, поскольку книжек не читал не просто давно, но и вообще, и само напоминание о Тургеневе не вызвало во мне никаких ассоциаций.

Мы помолчали некоторое время. Но я даже не обиделся на Славкину дурацкую шутку; мне хотелось довести до конца свою мысль, и я продолжил:

- И вообще, если уж на то пошло, бояться отпускать от себя - глупость. Бессмысленная трата нервов. Если человек задумает пуститься во все тяжкие, то сумеет это сделать, живя с тобой в одной постели и даже работая в одном секторе. А если не захочет - то останется верным даже в Антарктиде, командуя дивизией голых женщин.

- Дивизия голых женщин в Антарктиде? - усмехнулся Славка. - Оригинально-с! Но как там изменять?! У них же все замерзнет насмерть!

- Ну и фантазия у вас…- укоризненно посмотрела на нас Катя. - Жуть!

- Виноваты, больше не будем, - поклонился я. - Просто хотел сказать, что измена - это не просто искушение в одиночестве.

- Послушай…- сказала Катя и опять потупилась, точно хотела прояснить какой-то очень важный для нее вопрос. - Можешь, конечно, не отвечать, это очень лично… Но как-то всплывает. Женя, а ты… Ты сам как ко всему этому… ну в общем, понял к чему - относишься?

- Отрицательно! - для крепости я рубанул воздух, загремев пустой флягой, ведь мы шли еще только на ферму. - Хоть и рискую показаться несовременным.

- И что? Тебе никогда… - Славка замялся. - Никогда, абсолютно никогда, даже при виде очень красивой женщины…

- Конечно, хочется, - честно перебил я, взглянув на Катю и одновременно пронзительно вспомнив Вику на лугу. - Я живой человек, а не засушенный индийский монах. И всегда найдется женщина, чьи физические достоинства чем-то лучше, чем у моей жены. Хоть чем-то, но существенно. Но ведь потом найдется женщина, которая совершеннее этой. И так далее,- до бесконечности. И можно утонуть в погоне за все новым совершенством и не находя его, а лишь растрачивая себя… Но… Но надо ставить себе ограничения, только и всего. Потому что так надо.

- Но кто и где сказал, что именно так*надо*? - спросил Славка.

- Никто нигде не говорил. Просто я сказал это для себя. И все.

- Значит, от измены удерживают только ограничения? - насмешливо, как мне показалось, уточнила Катя. - Долг, совесть и всякая другая пионерская чепуха?

- Почему же? - возразил я, чувствуя как резанули слух последние два уничижительных слова в устах Кати, до сих пор практически боготворимой мною, но кажется, мало отличавшейся от образа, бегло обрисованного Викой. - Это, конечно, все есть. Но главное - не долг и не совесть. Главное - любовь. Такая, что сама ставит тебя выше мелких удовольствий. После которых будет только гадко на душе.

- И что? - сменив тон, очень-очень тихо спросила Катя. - У тебя в самом деле есть такая любовь, Женя?

- Да, есть, - твердо ответил я и остро, настойчиво подумал об

Инне; где- то она сейчас была…- Есть. И именно такая.

- Я рада за тебя, - еще тише сказала Катя.

- Я тоже, - кивнул я.

Славка промолчал, на этот раз удержавшись от дурацких цитат. А я, вдруг улетев отсюда прочь, думал об Инне И в самом деле верил в свои слова. По крайней мере, в тот момент. Верил в мысли о своей далекой, давно уже не виденной жене. Верил в любовь. Которая сильнее мелочей и которая будет греть меня… Как заходящее, но еще очень, очень теплое солнце над вечерней дорогой.

Работать втроем в вечернюю смену, изнурительную саму по себе, мы ехали с внутренним содроганием. Однако она оказалась не такой уж и страшной. Даже желтые комары досаждали меньше: наверное, уже не могли пробиться ко мне сквозь бороду, щедро отросшую за десять дней. Вообще борода в колхозе - хорошая штука. Бриться не надо, и комары не мешают. Правда, нынче во всей компании бородачами оказались только мы с Володей. Саша-К гладко брился- он вообще отличался подчеркнутой подтянутостью, в любой момент на него было приятно взглянуть. Лавров и Геныч сначала начали отпускать бороды, но на второй или третий день уже скоблились у прикрепленного к умывальнику зеркальца: должность полевых любовников ко многому обязывала. Мореход, как и любой бабник, брился и даже одеколонился регулярно. Славка держался неделю. Потом явился на завтрак с гладкой физиономией.

- Предатель! - сказал ему я.

Он только засмеялся. И я тут же поймал на себе насмешливый, что-то подсказывающий взгляд Вики…

У меня отросла уже неплохая черная борода, при моих каштановых волосах, у Володи лезла сединой. Судя по всему, и он сегодня чувствовал себя неплохо с комарами. Славку же они допекали вовсю: он едва успевал отвешивать себе пощечины свободной рукой.

- Вот тебе твоя неземная красота, - усмехнулся я. - Говорил тебе, не брейся. Славка только отмахнулся.

Правда, проработали мы недолго. Максимум два часа - потом вдруг что- то грохнуло, и равномерно лязгавший транспортер бункера заработал гораздо тише - почти бесшумно. Приглядевшись, я заметил, что он и вовсе не остановился: большое приводное колесо не крутилось. Я оглянулся - Николай уже бежал к пульту.

- Что такое? - я подошел к нему.

- А…- он утер лицо кепкой. - Кранты, мужики. Праздник вам пришел.