Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

- Я, наверно... поеду сейчас в Нишапур. Что-то грустно, отче.

- Эх! Если вам, большому человеку, тягостно жить на свете, то что же сказать о нас, несчастных? Дочь моя, Экдес,- старик отер слезу,- плохо с нею.

- Что такое?

- После того... захворала.- Старик стукнул себя двумя пальцами по виску.- Никого не хочет видеть, ни с кем не хочет разговаривать. Забилась в юрте за полог целый день молчит. Правда, поет иногда, но лучше б не пела: сердце рвется на части от таких ее песен.- И, в слезах, Омару: - Посмотрели б вы ее, а, ваша милость? Ведь вы, я слыхал, не только звездочет, но и лекарь хороший. Визиря за месяц поставили на ноги. Посмотрите, а? Может, лекарство какое дадите. Может, ей полегчает, а?..

- Что ж, пойдем. Посмотрю.

- Нет уж, сударь! Идите сами. При мне она вовсе дуреет. Возненавидела. А за что? Я-то чем виноват? Утром нож в меня метнула. Идите сами, юрту нашу знаете.

...Кружась между юртами, откуда-то прилетел и ужалил Омара в сердце чей-то печальный зов. Он замер у входа, как никогда расположенный нынче к тоске и жалости. И понял: зов доносится из кибитки. Казалось, ребенок, оставленный матерью, устав кричать и плакать, тихо, икая и всхлипывая, продолжает тоненьким голосом скулить, изливать обиду.

Это поет Экдес. Кашлянув, он откинул входную завесу. Пение сразу прекратилось. Ему почудился легкий приторный запах. Будто здесь курили хашиш. Принюхался - нет, показалось. Если и курили, то давно.

За пологом - судорожный вздох.

- Экдес...

Ни звука. Он отвернул полог. Она скорчилась у старого облезлого сундука, натянув на лицо чадру в чернобурых пятнах. Ту самую. Которой вытирала окровавленный камень.

- Экдес...

- Уйди, проклятый! - глухо крикнула она из-под чадры.

- Это я, Омар.

- Омар?! - Она вскочила, сбросила чадру, кинулась ему на шею.- Омар, милый... тебя еще не убили?

- Кто и за что? - Он отер ладонью слезы с ее бледной худой щеки.- Почему меня должны убить?

- А как же! Обычай у них - убивать всех хороших.

- Ну, не такой уж я хороший, чтобы стоило меня убить,- усмехнулся Омар, продолжая гладить ее по щеке, плечу, по голове.- Ты почему плачешь?

- Ты хороший! Ты лучше всех. Пожалей меня, Омар. Пожалей...- Ей лет пятнадцать. Она схватила его ладонь, жадно прижала к себе. У него помутилось в глазах, он сделал шаг назад - убежать.

- Уйти хочешь? - зашипела она со змеиной яростью.- Даже ты, умный и добрый, не хочешь меня понять. Да, конечно, ты добрый. Тебе совестно воспользоваться моей слабостью? Не бойся. Я не сумасшедшая. Они сами все сумасшедшие. Весь этот темный мир. Рождаются сумасшедшими, живут сумасшедшими и умирают, так и не узнав, что весь век свой перебивались в бреду. Нет уж, милый, просто так я тебя не отпущу! - Она засмеялась, глухо и загадочно, со светлой радостью вожделения, сверкая разными глазами, обольщающе и обещающе, с великой правотой своего назначения.- Пожалей меня! Пожалей.

Ну, пожалел он ее. Она - его. Пьяный от любви, как от вина, он вышел из юрты, враждебно взглянул на город. Веселитесь? Что ж, веселитесь.

Обидно! Если уже сейчас, в двадцать семь, его боятся позвать на пир, чтобы он не испортил им удовольствие, то что же будет дальше? Заклеймили. И черт с ними! У него нынче тоже праздник. Праздник Экдес. Давно такого не случалось. Он думал еще вчера: "Лучше Ферузэ не было и не будет,- лучше Ферузэ и Рейхан. Все остальные - совсем не то. Так себе". Но, оказалось, бог припас и для него утешение.

Омар усмехнулся, довольный, покачал головой. Он вернулся в юрту. Экдес, успев ополоснуться, на корточках, сосредоточенно разжигала очаг. В такую жару?

- С этим кончено.- Скомкав чадру в сухих кровавых пятнах, девушка сунула ее в огонь не поднимая глаз, но всем своим доверительно-покорным, принадлежностным видом щемяще-беззащитно выражая верность, любовь - и жаркую готовность.

Он хотел оставить ей денег. У нее дрогнули губы. Все так же, не поднимая разноцветных загадочных глаз, она прошептала с болью:

- Не... обижай. У нас - любовь за любовь. Омар наклонился, поцеловал ее в мочку уха с небольшим, почти незаметным надрезом и ушел без слов, пристыженный. Наверное, она была бы хорошей женой.

***

- Почему бы тебе... не жениться, а? - сказал с хитрецой Меликшах.

Втроем: царь, визирь и звездочет, они укрылись в одной из дальних комнат дворца и похмелялись после вчерашних возлияний.

Им прислуживал мальчуган лет десяти, из детей эмиров, очень хорошо прислуживал. Умело, сноровисто. Видать, не первый раз приходилось ему угождать сильным мира сего. Что и отметил вслух Омар.

Султан - снисходительно:

- Происхождение! Цыпленок, вылупившийся из яйца, сразу клюет зерно.

- Всякий великий вдохновлен! - кисло восхитился Омар его словами. И, уже горько, подумал: "Может, и впрямь у них, высокородных, это в крови - угождать, блюдолизничать?" - Что касается женитьбы... зачем это мне?

- Как зачем? Чтоб испытать счастье супружества, семейной жизни. От холостяцкой неприкаянности все твои сумасбродства.

"Какие, например? - хотел спросить Омар.- Чем это я никак не могу вам всем угодить? Не такой, как вы? А вы-то сами такие, как надо?"

Но не спросил. И без того ясно.

- Обзаведешься детьми,- поучал Меликшах,- остепенишься.

"За дурачка-мальчишку, что ли, он принимает меня?" - потемнел Омар. И сказал угрюмо:

- Что-то я не вижу счастливых семей.

- Ну! Я, к примеру, счастлив со своими женами. Особенно - кхм - с божественной Туркан-Хатун.

- В самой с виду благополучной семье таится хворь былых или будущих разногласий.

- Ого! - Меликшах похолодел. "Неужели Туркан-Хатун бесплодна? Почему до сих пор не тяжелеет? Не хочет?"

- Я математик, государь. Дважды два - четыре, не больше и не меньше. А у женщины: утром дважды два - три с половиной, днем - четыре с четвертью, к вечеру - пять, ночью - семь. И ничем ей не доказать, что это не так.

"Если я и женюсь, то только на Экдес. Эта хоть знает свое место и назначение".

- Ox, эти поэты, ученые! Мы найдем тебе невесту, воспитанную в строгих правилах. Послушную. Скромную. Дочь эмира, шейха или даже одну из младших царевен.- Султану, видать, очень хотелось привязать Омара душистой женской косой к своей колеснице.

- Еще хуже! Породнившись с людьми знатными, я буду обязан вести их образ жизни. Содержать богатый дом. Ораву слуг. Лошадей. Каждый день принимать гостей, самому ездить в гости. Пить, объедаться. Вот уж тогда - прощай, математика, не загорайтесь, звезды! И сверх того помогать любезному тестю во всех его плутнях?

- Зато и он будет тебе прочной опорой.

- Пока не попадет в опалу? Слетит и меня за собой увлечет.

- Э, как ты дрожишь за свою голову!

- Не за голову! А за то, что в ней есть. Это не только мое достояние. Я и хочу сохранить его для.всех. Оттого, пожалуй, и терплю, молчу, когда надо мною издеваются. А то бы... при моей-то отваге...