Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

- И слава богу. Что за хижина?

- В ней жил одинокий старый художник. На днях он умер. Дочь замужем в Балхе. Велела продать.

- Сколько?

- Пятьсот.

- Стоит она этих денег? Не дочь, конечно. Хижина.

- Про дочь не знаю. Хижина - стоит.

- Вода есть?

- Ручей.

- Деревья?

- Плакучая ива. Цветы.

- Соседи?

- Бедный квартал. Напротив, через улочку - писецкаллиграф.

- Значит, человек тихий.

- Тише быть не может! Справа - живописец-миниатюрист.

- И этому незачем шуметь. Слева?

- Вдова. Халаты шьет. Скромная женщина.

- Одна?

- Имеет племянницу. Они из тюрков заречных.

- Сколько лет?

- Тетке - лет пятьдесят, племяннице - двенадцать.

В сок уже входит.

- Хороша?

- Ведь известно: тюрчанки - красивейшие женщины на свете.

- Позади?

- Хлебопек. Печет лепешки на продажу.

- Это хорошо! Можно будет лепешки свежие брать. Но детей у него много?

- Немало.

- Пусть! С этими я полажу. Богословов поблизости нет?

- Ни духу.

- Мечеть близко?

- Не очень.

- Приду сюда во второй половине дня. Сходим, посмотрим. Понравится - тут же составим купчую, деньги внесу.

- Понравится! Старик любил свои домик, держал его в порядке. Для кого покупаешь?

- Для себя.

- Значит, ты продаешь большой дом,- загорелся посредник,- и тебе нужен хороший покупатель?

- Я его сам найду.

***

...Запах! Жирный чад липнет к губам, оседает на шее. На живодерне и то не бывает такого густого, плотного, хоть рукой пощупай, невыносимого смрада. Разве что в "башнях молчания" зороастрийцев, кое-где сохранивших старую веру. Ты весь в нем - как в яме с дерьмом. Омар закрыл рот и нос кисейной повязкой, его мутило от приторно-гнусного духа.

- Бог в помощь! - постучался он к Сейфи-Сабунгару.

- А! Милости просим, милости просим,- поклонился ему мыловар.- Пусть гость присядет вот здесь, у пролома в стене. Чуть продувает. Мы-то привычны...

В трех больших котлах, издавая отвратительную вонь, клокочет с шипением адская смесь. Мыловар достает черпаком на длинной ручке пахучую жидкость и разливает в остродонные формы. Сутулый, с запавшей грудью, тощий, он весь лоснится, как эфиоп, будто сейчас окатил себя из черпака. Настолько, смешавшись с копотью от костров, въелся в его кожу зловонный жирный пар.

- Это будет лучшее, твердое мыло,- поясняет Сейфи-Сабунгар с довольной улыбкой. Зубы у него сверкают, точно ком снега в обуглившейся коряге.- А то - жидкое, хуже,- он небрежно обводит рукой большие горшки, что из другого котла наполняет мальчишка лет десяти.

Невеселое детство.

- Читать, писать умеешь?

- Нет. Откуда?

- Приходи ко мне, научу.

- Рад бы! Некогда.

- Хоть раз в неделю.

- Посмотрим.

У этого, из бедного предместья, нет времени бегать по улице, стуча в лохань.

- Как тебя зовут?

- Али.

Омар научит его читать и писать. Позже Али переберется в Тус. Его внук Насир ад-Дин ат-Туси станет знаменитым математиком, последователем Омара Хайяма.

Сейфи:

- Пахнет, конечно, не совсем...

Омар взял грязно-серый конус, понюхал. Лицо у него исказилось.

- Хорошо пахнет! - сказал он удовлетворенно.- Пойдем, почтенный, в сторонку.

Оставив убогое предместье, они завернули за угол городской стены и окунулись в свежий ветер, что дул с полей со стороны цитадели, стоявшей в Нишапуре вне городской черты.

- Как справляетесь? - Омар вздохнул полной грудью, на глазах заблестели слезы.

- Товар, слава богу, расходится. Старший сын ездит в степях по кочевьям, скупает за медный грош всякую падаль. Мы, известно ли вам, господин, варим мыло, с добавлением соды, из дохлой скотины.

- Известно.

- С младшим сыном дома хлопочем. Одна беда: тесно у нас! Мыло - средство новое, на него растет спрос. Раньше йеменской глиной стирали. Поставить еще три-четыре котла, дело пойдет совсем хорошо. Но в предместье, видите сами, застроен каждый локоть земли. Эх! Мне бы туда, к Большому базару...- Он с тоской поглядел на исполинские стены, за которыми гудел крупный торговый город.

Омар, помедлив:

- Купи у меня... усадьбу. Хороший дом. Двор просторный. Десять котлов можешь поставить. Знай себе, кипяти день и ночь свое ароматное варево.

- Это где? - встрепенулся Сейфи-Сабунгар.

- Как раз возле Большого базара.

- Сколько?

- Четыре.

- Э! - Сейфи-Сабунгар махнул рукой.- Тогда нам не о чем и говорить. Откуда у меня столько денег?

- Уступлю... за половину.

- Что так? - удивился мыловар.

- Я, как лекарь,- важно изрек Омар,- большой ревнитель чистоты. А что чище мыла? Оно, так сказать, ее главный знак.

Мыловар - недоверчиво:

- А-а...

- Мой дом! Понимаешь? За сколько хочу, за столько отдам.- И - жестко, сквозь зубы: - Зачем мне дом?

Уже лет двадцать, если не больше, он хитро и злостно обманывал, к их вящему негодованию, трепетное ожидание "доброжелателей", свысока предрекавших ему не сегоднязавтра жалкую смерть под чужой оградой,- чем, как человек злопамятный, и не упускал возможности ядовито их уязвить. Но...

"Повезло!" - возликовал Сейфи-Сабунгар.

Омар со страхом сознавал, что слишком широко сорит деньгами; когда еще у него будут новые поступления, и будут ли вообще, но ничего не мог с собой поделать. Характер! Ухо себе готов отрезать, лишь бы как можно меньше походило на ослиное.

Сосед, закусив палец удивления, смотрел, как в Омаров двор въезжают повозки с большими котлами, с пузатыми горшками с какой-то омерзительной дрянью. Золотарь, что ли, переселяется? Весь квартал наполнился удушливым зловонием.

Омар с усмешкой поклонился бывшему соседу. Цветы тебе мешали. Он представил, что здесь будет, когда мыловар развернет дело в полную силу. По головам, одурев, начнут железкой стучать! А впрочем... что может быть? Воняет - значит, свой. В гости бегать один к другому станут, вместе злословить о поэте Омаре Хайяме, который не ходит в мечеть.

Джалал Ад-Дин Ибн Аль-Кифти:

"Сокровенный смысл его стихов - жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, соединяющие для открытого нападения...

Не было ему равных в астрономии и философии, в этих областях его приводили даже в пословицу; о если бы дарована ему была способность избегать неповиновения богу!"

***

Его разбудил чей-то вкрадчиво-нежный, от истомы дрожащий зов. А! Горлица воркует. Молодая, из выводка этого лета, с уже начинающей темнеть сизо-лиловой головкой и шеей. Нет уже и золотистых узоров на гладких крыльях. Едва Омар шевельнулся - вспорхнула и, тонко посвистывая крыльями, улетела прочь.

Омар потянулся и, заранее радуясь, еще раз с любовью оглядел свое новое жилье.

Потолок - белоснежный, гладкий, каких обычно не бывает в нишапурских домах, где балки перекрытия всегда на виду. Стены тоже затерты алебастром и мелом и затем ровно и густо, со знанием дела, окрашены сочной вишнево-красной охрой, по которой рассыпаны. в четком порядке белые цветы. В комнате еще утренний сумрак, стены тонут в нем, и кажется, что белые цветы неподвижно застыли в розовом воздухе.