Лэнс Армстронг - Мое возвращение к жизни

Следовало принять во внимание еще один фактор: я был застрахован на случай утраты трудоспособности и пять лет мог получать деньги по этому полису. Но если я вернусь в спорт, страховка будет аннулирована. Возобновив участие в гонках, я рисковал сорваться в финансовую пропасть.

Крис уезжать не торопился. Он познакомился с Кик и снова принялся наседать на меня, уговаривая вернуться в велоспорт. Я объяснял ему, что пока еще не знаю, в чем мое жизненное призвание, но он отказывался меня слушать. В какой-то момент он повернулся к Кик и спросил:

- Как вы думаете, стоит ему вернуться в большой спорт?

- Мне все равно,- сказала она.- Я его люблю.

Крис посмотрел на меня и сказал: - Ладно, женись на ней.

Наконец я созрел: решил все-таки испытать себя. После нескольких пробных заездов я остался доволен собой. "Кажется, получается",- сказал я Биллу и Кик. Затем попросил Криса соя ставить для меня программу тренировок и начал заниматься уже по-настоящему. Но странное дело: мое тело отказывалось вернуться в прежнюю форму. Прежде я весил 80 килограммов. Теперь мой вес составлял 72 килограмма; у меня было поястребиному заостренное лицо, а на ногах виднелась каждая прожилка.

Билл позвонил в "Cofidis" и сказал, что я готов к работе: "Я хочу обсудить с вами программу гонок; он действительно готов вернуться". Представители команды предложили Биллу приехать во Францию и обсудить все на месте.

Наутро Билл прилетел в Париж, а потом ехал еще четыре часа в офис "Cofidis". Прибыл он прямо к ланчу. Среди прочих за столом сидели Ален Бондю и директор "Cofidis" Франсуа Мигрен.

Мигрен выступил с пятиминутной речью, приветствуя Билла на земле Франции, а потом сказал:

- Мы благодарны вам за ваш приезд, но хотим поставить вас в известность, что мы намерены воспользоваться своим правом на прекращение действия контракта. Мы хотим изменить направление.

Билл повернулся к Бондю и спросил:

- Он серьезно?

Потупив взгляд, тот произнес: -Да.

- И я летел сюда только затем, чтобы вы мне это сказали? - спросил Билл.

- Мы считали важным сообщить об этом лично,- сказал Бондю.

- Послушайте,- сказал Билл.- Платите ему самый минимум, но дайте ему возможность поучаствовать в гонках. Он очень хочет вернуться. И это очень серьезно. Мы не просто думаем, что он способен соревноваться, мы знаем это.

В "Cofidis" не были столь уверены, что я снова смогу состязаться на прежнем уровне. Мало того, если я возобновлю участие в гонках, а потом вдруг заболею, это станет плохой рекламой для "Cofidis".

Вопрос не подлежал обсуждению. Билл был в отчаянии.

- Послушайте, он же был членом вашей команды; вы платили ему. Ну предложите нам хоть какой-то вариант.

В конце концов ему сказали, что подумают.

Билл встал из-за стола, не дождавшись окончания завтрака, сел в машину и покатил обратно. До самого Парижа он не мог заставить себя сообщить Мне эту новость. И только устроившись в маленьком кафе близ Эйфелевой башни, он вытащил из кармана сотовый телефон и набрал мой номер.

- Ну что? - спросил я.

- Они прекращают сотрудничество.

Я помолчал, а потом спросил:

- Зачем же они предложили тебе приехать?

Следующие пять дней я тешил себя надеждой что в "Cofidis" передумают. Наконец они позвонили и предложили мне 180 тысяч долларов плюс премиальные, которые я буду получать за бонусные очки Международной федерации велоспорта (ICU)J начисляемые по результатам гонок, если, конечно сумею их заработать.

Базовая зарплата, которую они предложили соответствовала установленному в лиге миниму, но на большее мы рассчитывать не могли.

У Билла был и запасной план. В первую неделю сентября в Анахайме проводилась ежегодная международная велосипедная выставка "Interbike Expo", и там собирались представители всех ведущих команд. Билл решил, что, если я покажусь там бодрым и здоровым и объявлю о своей готовности вернуться в велоспорт, кто-нибудь обязательно клюнет.

- Лэнс, нам нужно показаться прессе и дать всем понять, что ты серьезно намерен вернуться в спорт и готов рассмотреть любые предложения,- сказал он.

Четвертого сентября 1997 года мы с Биллом отправились на "Interbike Expo", чтобы объявить о моей готовности вернуться в большой спорт в сезоне 1998 года. Я созвал пресс-конференцию, на которую собралась толпа журналистов и экспертов, и сообщил, что намерен возобновить участие в гонках. Я объяснил свою ситуацию с "Cofidis" и дал, понять, что чувствую себя обманутым. Из-за рака я пропустил целый сезон, и "Cofidis" продолжает сомневаться во мне даже сейчас, когда я вполне здоров и готов к соревнованиям. Теперь весь веломир знал, что я выставлен на аукцион. Я сидел и ждал, какие последуют предложения.

Предложений не было.

Я никому не был нужен. Один из известнейших французских менеджеров коротко переговорил с Биллом, но когда услышал, что я прошу за свои услуги 500 тысяч долларов, скривился. "Это зарплата чемпиона,- сказал он.- Вы слишком много хотите". Представитель еще одной команды, "Saeсо-Cannondale", предложил Биллу встретиться на другой день, чтобы обсудить условия, но на встречу не пришел. Биллу пришлось разыскивать этого менеджера, и ему удалось найти его на другой деловой встрече.

- Что происходит? - спросил Билл.

Тот ответил:

- Мы не можем ничего предложить.

Ни одна европейская команда не хотела меня брать. Из каждых двадцати менеджеров, которым звонил Билл, перезванивали максимум трое.

Время шло, достойных предложений все не было, и я становился все злее. Свою злость я изливал преимущественно на Билла Стэплтона, и этот период стал тяжелым испытанием для нашей дружбы. Полтора года этот человек доставлял мне только плохие новости. Это на его долю выпало сообщить мне, что у меня нет страховки и что "Cofidis" обкорнала мой контракт. А теперь он мне сообщал, что я никому не нужен.

Я позвонил матери и рассказал об условиях "Cofidis", добавив, что никакая другая команда брать меня вообще не хочет. Ни одна. Я чувствовал, как она напряглась, но услышал в ее голосе былую твердость и мужество. "Знаешь что? - сказала она.- Они еще пожалеют об этом. Держись и докажи им, какую ужасную ошибку они совершили".

Я то и дело натыкался на людей, которые уже списали меня в архив или считали, что я уже далеко не тот, что был. Однажды мы с Кик пошли на вечеринку, устроенную для сотрудников компании, в которой она работала. Мы держались несколько в сторонке, и Кик то и дело покидала меня, чтобы пообщаться с коллегами. Один из них, ее начальник, спросил:

- Это твой новый приятель? - А потом грубо "прошелся" насчет моих яичек.- Ты уверена, что он достаточно хорош для тебя? - сказал он.- Это же вроде как только половина мужчины.

Кик застыла.

- Не смешно, и отвечать на такое я не собираюсь,- ледяным тоном промолвила она и, вернувшись ко мне, рассказала о случившемся. Я был вне себя. Сказать такое мог только или непроходимый идиот, или человек перепивший, но спускать ему я не собирался. Я пошел к бару под предлогом того, чтобы взять очередной коктейль, и, проходя мимо этого хама, сильно толкнул его плечом. Кристин сочла мой поступок неправильным, и теперь уже мы вступили в ссору. Я был слишком зол, чтобы адекватно реагировать на ситуацию. Проводив Кристин домой, я вернулся к себе, сел за компьютер и стал сочинять злое электронное послание этому грубияну, объясняя природу тестику-лярного рака и приводя некоторую статистику. Я написал и забраковал не одну дюжину вариантов. "Не могу поверить,- писал я,- что вы могли сказать такое, а тем более моей подруге. И если вы думаете, что сказали что-то смешное, у вас явно проблемы с головой. Такими вещами не шутят - это же вопрос жизни и смерти. А сколько у меня "яиц" - одно, два или пятьдесят,- здесь ни при чем". Но это занятие так расстроило меня, что я среди ночи отправился к Кик, и у нас состоялся продолжительный разговор. Больше всего ее беспокоило, что после случившегося ее уволят, и мы говорили, среди прочего, о том, что важнее - принципы или работа.