Лэнс Армстронг - Мое возвращение к жизни

Хинкэйпи проколол колесо. Мы все остановились. Пелотон, увеличив темп, удалился. К тому времени, когда мы вернулись на трассу, отставание от лидеров составляло 20 минут, и на пронизывающем ветру нам потребовался час неимоверных усилий, чтобы компенсировать потерянное время. Мы мчались под дождем, пригнув головы. Ветер продувал одежду и мешал удерживать равновесие на тряской дороге. Внезапно я переместил руки на середину руля, выпрямился в седле и съехал на обочину. Я остановился. Я сдался. Я сошел. Срывая с себя номер, я думал: "Неужели на это я хотел потратить свою жизнь - мерзнуть, мокнуть, валяться в канаве?"

Фрэнки Эндрю ехал сразу за мной, и он помнит, как я выглядел, когда вдруг выпрямился и съехал с дороги. По моему виду он сразу понял, что я, наверное, не скоро - если вообще когда-нибудь - в следующий раз выйду на дистанцию. Впо -следствии он мне признался, что первой его мыслью было: "Лэнс кончился".

Когда остальные члены команды после окончания этапа собрались в гостинице, я уже паковал вещи. "Я уезжаю,- сказал я Фрэнки.- Я больше не гонщик - возвращаюсь домой". Меня не волновало, как отнесутся к моему поступку товарищи по команде. Я попрощался, повесил сумку на плечо и ушел.

Мое решение бросить спорт никак не было связано с моими физическими кондициями. Физически я был силен. Просто я не хотел там оставаться. Я не знал, хочу ли до конца своих дней терпеть холод и боль, крутя педали.

Когда я позвонил Кик по сотовому телефону, она после занятий французским покупала продукты.

- Я сегодня приеду,- сказал я ей.

Связь была неважная, и она меня плохо слышала, поэтому все время повторяла:

- Что? Что случилось?

- Потом расскажу,- сказал я.

- Ты ранен?

Она думала, что я разбился.

- Нет, я не ранен. Увидимся вечером.

Через пару часов Кик встретила меня в аэропорту. В тягостном молчании мы сели в машину и поехали домой. Наконец я заговорил:

- Знаешь, мне просто не нравится этим заниматься.

- Почему?

- Я не знаю, сколько мне осталось жить, но я не хочу потратить все эти годы на велогонки,- сказал я.- Я ненавижу все это. Ненавижу плохую по

году. Ненавижу быть вдали от тебя. Ненавижу здешний образ жизни. Я не хочу оставаться в Европе. В "Рута дель Соль" я доказал самому себе что еще что-то могу, продемонстрировал, что способен вернуться и преуспеть. И больше мне не нужно ничего доказывать ни себе, ни раковому сообществу.

Я ждал, что она скажет: "А как же мои занятия, моя работа? Зачем ты заставил меня приехать сюда?" Но она этого не сказала. Сказала она другое:

- Ну что ж, будь по-твоему.

В самолете, на котором я возвращался из Парижа в Кап-Ферра, в одном из журналов я увидел рекламу фирмы "Harley-Davidson", хорошо резюмировавшую мои чувства. Там говорилось: "Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, я бы…" - и перечислялись разные вещи типа "чаще любовался закатом". Я вырвал этот листок из журнала и показал его Кик, объясняя свои чувства:

- Вот что мне не нравится в велоспорте. Не такой должна быть жизнь.

На следующий день Кик отправилась на курсы французского, а мне делать было нечего. Я целый день просидел в квартире, отказываясь даже смотреть на велосипед. В школе, где занималась Кик, было строгое правило: по телефону не разговаривать. Я звонил ей трижды.

- Я не могу сидеть целый день дома и ничего не делать,- сказал я, когда она наконец ответила.- Я звонил в турагентство. Все, мы уезжаем.

- У меня урок,- коротко промолвила Кик.

- Я еду за тобой. Эти занятия - пустая трата времени.

Кик вышла из класса и, сев во дворе на скамейку, заплакала. Она несколько недель боролась, чтобы преодолеть языковой барьер. Она обустроила наш новый дом, научилась разбираться в местных обычаях и валюте, освоила местные правила дорожного движения. И оказалось, что все усилия были напрасны.

Когда я приехал за ней, она все еще плакала. Я встревожился.

- Почему ты плачешь?

- Потому, что мы уезжаем,- ответила она. I

- Что ты имеешь в виду? У тебя же здесь нет друзей, языка ты не знаешь, работы нет. Почему ты хочешь здесь остаться?

- Потому, что я уже на это настроилась и хотела бы закончить начатое. Но если ты считаешь, что нам надо ехать домой,- поедем.

Весь вечер мы собирали вещи, и Кик занималась этим с такой же энергией, как еще совсем недавно распаковывала их. За 24 часа мы успели сделать столько, что большинству людей на это потребовалось бы недели две. Мы позвонили Кевину Ливингстону и отдали ему все барахло: полотенца, столовое серебро, лампы, цветочные горшки, кастрюли, тарелки, пылесос. Я сказал Кевину: "Мы сюда больше не вернемся, и этот хлам мне не нужен". Кевин не пытался меня отговаривать - он понимал мое состояние и знал, что это бесполезно. Поэтому он в основном помалкивал. По его лицу я видел, что он не считает мое поведение правильным, но ни слова неодобрения от него не услышал. Он всегда с беспокойством относился к моему возвращению в спорт. "Следи за своим организмом,- говорил он.- Не перетрудись". Он пережил вместе со мной всю мою болезнь, и единственное, что его действительно волновало, это мое здоровье. Когда я нагрузил его всеми этими коробками, он так расстроился, что, казалось, вот-вот заплачет. "Забирай это,- говорил я ему, подавая очередную коробку с кухонной утварью.- Забирай все".

Это был кошмар, и единственным приятным воспоминанием о том времени была Кик, ее внешняя безмятежность, резко контрастирующая с моей растерянностью. Я был бы не вправе обижаться на нее, если бы она сорвалась; из-за меня ей пришлось бросить работу, переехать во Францию, пожертвовать всем - а я почти в одночасье передумал и решил вернуться в Остин. Но она оставалась со мной. Кик меня понимала, поддерживала и была исполнена безграничного терпения.

Пока я возвращался в Штаты, никто не мог понять, куда я делся. Кармайкл был дома, когда в 8 часов утра у него зазвонил телефон. Это был французский репортер.

- Где Лэнс Армстронг?- спросил он.

- Он участвует в гонке "Париж-Ницца",- ответил Крис.

Тогда репортер на ломаном английском произнес:

- Нет, он стоп.

Крис повесил трубку. Через минуту телефон зазвонил снова - меня искал уже другой французский журналист.

Крис позвонил Биллу Стэплтону, и Билл сказал, что ничего не знает, что я не объявлялся. Оч тоже ничего не знал. Крис пытался звонить мне и на сотовый, и на квартиру. Никакого ответа. Он оставил сообщения, а я не перезвонил - это совершенно необычно.

Наконец я позвонил Крису из аэропорта.

- Я вылетаю домой,- сказал я.- Меня все это больше не интересует. Мне надоели вонючие гостиницы, погода, паршивая еда. Какой мне от этого прок?

Крис сказал:

- Лэнс, делай, что хочешь. Но не спеши.- Он

говорил спокойно, пытаясь потянуть время.- He