Степан Злобин - Пропавшие без вести 2

Балашов слушал молча. Он не имел оснований не верить Рокотову, но поверить в такое было немыслимо. Ведь он же знал, знал Красную Армию с самого дня ее возникновения. Это была настоящая армия — мощная, отлично организованная. Не напрасно и не хвастливо считали ее самой сильной армией в мире. Ведь вон как ослаблена ее мощь и организованность! Если бы Фрунзе был жив... Но Балашов отозвался лишь на последнюю фразу Рокотова:

— Позорно Логин покончил: как он бросил Ермишина, гадко себе представить! Если бы не застрелился сам, пришлось бы его... — глухо, с ненавистью ответил Балашов.

— А вот получается, что Ивакин и Острогоров перед судом истории и народа вроде как рядом стоят: волей военной судьбы в окружение попали и застрелились, — продолжил Рокотов.

— Нехорошо! Стыдно перед Ивакиным! — В волнении от всего услышанного, Балашов поднялся и, постукивая палкой, прошелся по комнате. — Логин и заживо был покойник, зависть его заедала, карьеризм. Именно вот такие, как он, натворили нам всяких бед. А в Ивакине сколько было самоотверженной жизни! Он бы еще и после войны вкалывал бы где-нибудь, болячки войны исцелял бы, да без хныканья, бодро и даже весело. И воевал-то ведь весело, а уж в нашем ли деле веселье! Да еще в такой обстановке...

Балашов умолк, и оба они помолчали, словно в честь погибшего друга.

— Ну, а все-таки расскажи ты мне, как же вы справились? Как же вы проводили зимнее наступление? Что изменилось зимой? — спросил наконец Балашов.

Рокотов задумался, собираясь с мыслями.

— Ну, как же что изменилось! Дороги нам крепкие послала зима — это раз. Резервы свежие подошли с востока — это два. Артиллерию подготовили кучно — три. Заняли выгодные плацдармы, боеприпасы сосредоточили... И все это в темпе, без проволочек. Все понимали, что время не ждет... Создалась, значит, плотная насыщенность всех участков людьми и огнем... Расстояния от штабов до переднего края стали короче, значит, прочнее связь, отчетливее управление боем — это четыре... Впрочем, бывало, что связь по-кутузовски, через связного с пакетом, осуществляли... да, правду сказать, и нередко с пакетом... Но самое главное — инициатива людей. Москва, знаешь, стала символом поражения или победы... И... как сказать... То самое испанское вдохновенное тридцать шестого года «No pasaran!» сыграло огромную роль... — Рокотов снова задумался, словно бы проверяя в уме, все ли он перечислил, и заключил: — И потом — ведь никто уже ни черта не боялся. Опасливость перестраховщика у командира пропала. Ее ведь в мирное время службисты плодили, а тут получилось, что ничего все равно хуже смерти не будет... Службисты, конечно, остались, но только в стороне от сражений, а в боевой обстановке они скоро поняли, что именно личная перестраховка и несет им погибель... А в массе-то, в большинстве, и командиры и рядовые бойцы за победой не шли, а лезли, что называется — пёрли!.. Сквозь сугробы, сквозь вьюгу, сквозь пули и пламя — напролом!.. Техники, правда, еще маловато было, но ее, на старинный манер, заменяли солдатской кровью, как говорится — костьми, головами... Вот так все и было. Вот как мы добывали эту победу, — закончил Рокотов.

— А дальше как же, по-твоему, возможно еще повторение прежнего — нарушения связи и управления, прорывы, глупость приказов? — спросил Балашов.

— Да ведь как сказать... — Рокотов чуть замялся, подбирая слова. — В принципе ничего еще не изменилось. Изменение обстановки было конкретное: резко сузился фронт, и все уплотнилось... Я бы сказал, что пока нам не опыт помог, а скорее отчаянность... В общем, много еще неурядиц...

Балашов, слушая Рокотова, сидел с опущенной головой, набычив крутую выпуклость лба.

— Чуется, что надолго затянем, — задумчиво сказал он, — по башке-то он получил под Москвой, а сил у него еще много. — Балашов сказал, как говорилось в народе, «он» и сам усмехнулся этому обороту. Но Рокотов не заметил этого.

— Да, порядочно сил. А мы-то пока-а еще поднакопим!.. Пожалуй, он нашего превосходства не станет ждать! — отозвался вслух Рокотов.

— Боюсь, что Москва его научила, что он теперь подготовится еще крепче, — продолжал Балашов. — У них ведь теорию любят. Небось сейчас его лучшие генеральские силы сидят над разбором Московской битвы. Конечно, опыт ему показал, что Россия не Франция! И, конечно, он, как и мы, должен сейчас понимать, что теперь уже в последний раз пойдет схватка. Теперь он все силы погонит в бой. И если мы не сумеем разбить его в этом году...

Балашов не договорил, и оба задумались...

— Ну, а если мы в этом году не сумеем? — задал вопрос Рокотов после минуты молчания, глядя в пол и сосредоточенно обводя носком сапога по квадрату паркета.

— А нельзя не суметь! Должны! — сказал Балашов как-то очень просто. — Третьей такой битвы, какая нам предстоит, нельзя себе и представить. И мы в эту, вторую схватку все вложим, и они, хоть из кожи лезь... — Балашов запнулся, на пять секунд замолк и, медленно расставляя слова, закончил: — А если не разобьем в этот раз, то, конечно, не миновать третьей битвы... Но только не скоро ей быть в этом разе, а быть ей тогда после долгих лет муки и рабства... Я этого и представить себе не смею... — И шепотом он добавил: — Я видел, что это такое... Видел своими глазами все эти железные средневековые клетки, дыбу, плети...

Рокотов взглянул на него удивленно и непонимающе:

— Как так — видел? Откуда?

— Понимаешь ли, я тебе не сказал — ведь я сына ищу. Сын пропал где-то там, вблизи Вязьмы... По госпиталям, ну, везде, где возможно, искали. Конечно, о партизанах мы еще знаем не все... Но тут, в наркомате, я встретил в отделе кадров давнишнего друга. Тот мне по секрету открыл, что один смельчак по заданию пробрался с кинокамерой в лагерь наших военнопленных... и мне показали... да-а, по-ка-за-ли!.. Конечно, секретно, неофициально мне показали этот документальный фильм...

Балашов осунулся, посерел, как будто в одну минуту постарел, говоря об этом, и голос его задребезжал и охрип. Он не смотрел на Рокотова, а глядел прямо перед собою, в серое, затянутое облаками небо над московскими крышами, глядел, как на экран, словно видел там эти картины.

— Сам понимаешь, он очень короткий, этот фильм, очень! — сдавленным голосом добавил Балашов.

— Ну и что? — спросил Рокотов, нарушив новую долгую паузу.

— Не видя в глаза, такого нельзя придумать... Но, знаешь... Может, игра возбужденного воображения... Я, кажется, сына признал среди этих людей... Неправильно я сказал, что признал... Они ведь и на людей-то мало похожи! Я силюсь отбросить такую мысль, а все она снова и снова...— Балашов вдруг встряхнулся, будто отгоняя кошмар — Да нет, ведь я тебе не о том. Я хочу сказать, что в этой, которая нам предстоит, в этой самой тяжелой схватке, мы непременно должны фашистов разбить. Должны — вот и все! И если тебе случится нужда в человеке, которым...