Энтон Майрер - Однажды орел…

– Где ты раздобыл? - спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

– Да вот, все таскал с собой. Подарили на прощание в министерстве. Видишь, даже не распечатана.

– Дополнение к папку! - весело проговорил Дэмон, однако Бен даже не улыбнулся. - Так что же мы празднуем?

– Ничего. Все. Перевоплощение Джорджа Паттона в Гасдрубала Волосатого. - И вытащил из противогазной сумки алюминиевую кружку. - Давай, генерал. Ты же не австралиец.

Дэмон не знал, что сказать. Протянув руку, он взял со стола свою походную кружку и подставил ее. Бен налил от души. Виски на фоне металла светилось ярко-оранжевым цветом.

– Э-э, это очень много, хватит, - запротестовал Дэмон. Он опустил кружку и добавил, как бы бросая шутливый вызов: - Ты думаешь, мне это необходимо?

– Здесь это всем необходимо, - ответил Бен, не сводя с него взгляда. - Устал ты, Сэм, - продолжал он, помолчав. - Ты все время возбужден, взвинчен до предела. Надо расслабиться.

– Это правильно, Бен, но у меня ведь тысяча…

– Не будь ты таким святошей! - неожиданно взорвался Крайслер, потом медленно, почтительно улыбнулся: - Давай, давай, дважды предлагать не буду.

Дэмон пожал плечами и тоже улыбнулся:

– Ладно, давай выпьем за них.

– Правильно. За них. За «Саламандру». Алюминиевые кружки глухо звякнули.

– За золотушных ящериц!

Выпили, будто сделали глубокую затяжку сигаретным дымом. Дэмона передернуло, но затем он почувствовал, как медленно разлилось по всему телу тепло. Ладно, он взвинчен. Возможно. Скорее всего так. А кто на его месте не был бы взвинчен? Какой у него выбор? Разве только надеть шляпу, сесть на очередной самолет и улететь на Вокаи? Дэмон потягивал виски, время от времени поглядывал на карту обстановки и безразлично слушал Бена, который рассказывал о каком-то Малдуне из роты Ваучера.

– …Они учатся. Но, боже мой, иногда такое преподнесут! Он стоял в карауле у командного пункта, и вдруг откуда ни возьмись появляется этот солдат в совершенно новенькой форме и во все горло распевает: «И теперь, моя крошка, я почти никуда не хожу». Позже Малдун рассказал мне: «Я его идиотской морды не видел, но подумал про себя: «Э, парень, ты вообще больше никуда не пойдешь», а сам - щелк затвором. Солдат завопил: «Не стреляй, парень!» Мне же что горох об стенку, вот и пальнул в него». Оказалось, это был япошка, весь обвешанный гранатами, ну, прямо, как рождественская елка. «Но, Дун, - говорю я ему, - лица ты его не видел, по-английски он говорит отлично, как же ты решил, что он японец?» Дун отвечает: «Полковник, если солдат в этой дьявольской дыре напяливает на себя форму с иголочки, то он либо косоглазый, либо тыловая крыса. Но даже тыловая крыса не наденет пляжные тапочки…» - С крыши палатки прямо на рукав Бену свалилась ящерица и замерла в складке, свесив тонкий зеленый хвост. - Симпатяги они, правда? Только неприятно, когда забираются в кофе или в ботинки. Я издал специальный приказ по полку: «Любой, кто придавит геккона, будет наказан властью командира роты». Знаешь, как солдаты на них охотились?… Я говорил тебе, что Джексон сказал Биллу Ваучеру, когда мы обложили их из минометов две недели назад?

– Бен, - тихо сказал Дэмон. - Бен…

– Что?

– Что у тебя на уме, Бен?

Полковник бросил на него испытующий взгляд и быстро опустил глаза.

– Выпей еще, Сэм, - предложил он.

– Послушай, я ведь только что…

– Выпей побольше. Давай, давай…

От частого мытья кружка вытерлась до блеска, на краю ее была маленькая вмятина. У Дэмона вдруг защемило сердце.

– В чем дело, Бен? - спросил он.

– Возьми себя в руки, Сэм. У меня плохие новости… Расти только что получил через Пирл-Харбор сообщение из Вашингтона. А в Вашингтон оно пришло с Европейского театра военных действий, Сэм… - На лице Бена застыло какое-то озлобленное и в то же время умоляющее выражение. - Плохи дела, Сэм…

Взгляд Дэмона упал на отпечаток ботинка на земляном полу. Рисунок каблука рассекала какая-то линия. Его каблук. Значит, он где-то порезал его.

– Донни, да? - прошептал он. Бен утвердительно кивнул.

– Над Пфальцмундом. Во время массированного налета.

– …Уже проверили?

– Его самолет загорелся, отвалилось крыло. Парашютов не было.

Дэмон поставил кружку на стол, потом взял, сделал несколько больших глотков и опять поставил. Кивнул головой.

– Понятно…

– Бога ради, Сэм. Я что угодно отдал бы за то, чтобы этого не случилось.

– Ничего, ничего… - «А Томми? - подумал Дэмон. - Боже мой, Томми!» -…Она знает? - спросил он.

Бен отрицательно покачал головой.

– Никто не знает, кроме тебя. Сообщение передал толстяк Герберт из восьмой армии. Я разделяю твое горе, Сэм.

– Ничего, ничего… Спасибо. - Он проговорил это, уже стоя, хотя и не помнил, когда поднялся со стула.

Бен встал, добавил в кружку Дэмона виски, загнал ладонью пробку в горлышко и засунул бутылку обратно в противогазную сумку. Несколько секунд он стоял в нерешительности, опустив руки.

– Сэм, я бы все на свете отдал, чтобы не сообщать тебе этого. - Он нагнулся, натянул на себя плащ-накидку, надел каску. - Сэм…

Пламя фонаря заметалось, то ярко вспыхивая, то затухая. Дэмон будто окаменел. Казалось, он перестал дышать, кровь остановилась в жилах, чувства притупились. Наконец он взглянул на Бена, на его нелепо перекошенное лицо.

– Боже мой! - глубоко вздохнул он. - О, боже мой!… - Сэм, хочешь, я побуду с тобой?

Дэмон покачал головой.

– Нет. Я скоро приду в себя. Увидимся в семь.

– Хорошо.

Бен еще раз взглянул на Дэмона, потом неожиданно обхватил его за плечи, крепко сжал в объятиях и нырнул под полог. Дэмон слышал, как он говорил с часовыми. Затем голоса стихли, и только свирепо хлестал дождь.

Дэмон сел. Его мальчик мертв. Мысль об этом никак не укладывалась в голове. Он не мог примириться с этим. Он остался без сына. К этому еще надо привыкнуть. Как много минуло лет…

Ну что ж, такова война. Убийство. Убийство людей. Кто-кто, а он хорошо это знает.

Он подошел к койке, вытащил из-под нее патронный ящик, вынул папку и стал просматривать письма Доняв. Наконец нашел то, которое хотел прочитать. Это письмо мальчик написал, видимо, перед своим первым вылетом.

«…Я помню, что ты говорил о страхе. Еще в Гарфилде, когда Брэнд сидел в каторжной тюрьме. Помнишь? Не думаю, что из меня получится очень хороший солдат. Во всяком случае, в твоем смысле слова. Я слишком много размышляю, слишком обо всем тревожусь. Но я буду стараться, и, может, все получится не так уж плохо. Должно получиться неплохо, потому что нам надо победить в этой войне. Мы должны победить и победим!

Однако я пошел на войну не по тем причинам, по каким воюешь ты. Я иду воевать, чтобы положить конец всем войнам, милитаризму, тирании, чтобы никогда больше не могли появиться голодные, больные и отчаявшиеся, такие, каких мы видели на Лусоне. По-твоему, это невозможно. Ты считаешь, что войны будут всегда, ибо люди есть люди алчные, эгоистичные, жаждущие власти. А я уверен, что это возможно, что человек может и должен измениться и что это должно наступить теперь. И если ради этого мы должны отказаться от некоторых предубеждений, умерить гордыню, пожертвовать определенными материальными благами, если мы и в будущем должны жить строго и ограничивать себя в чем-то - пусть будет так. Пусть будет так, говорю я. Пусть. Немецкий летчик, который сегодня стреляет в меня, тоже верит в свою страну, права она или нет. Иначе зачем ему рисковать жизнью? Я считаю, что его страна не права. А что, если однажды, объективно, и моя страна тоже окажется неправой? Что тогда?