Тиамат - ЭКЛИПСИС

Эльфу все больше казалось, что они запутываются в какой-то отвратительной липкой паутине. Доверие, завоеванное с таким трудом, рушилось на глазах. Лиэлле отчаянно стыдился своих шрамов, Кинтаро так же отчаянно стыдился своей слабости. Эльф дважды был в Фаннешту, и хотя он почти не выходил из своей комнаты, все же ему случалось видеть больных и калек. Они сами, а не болезнь, убивали в себе радость жизни. Не мнимое уродство Альвы, не увечье Кинтаро разделяли их, а неверие в то, что они все еще могут любить и быть любимыми. Как мог Итильдин объяснить им то, что чувствовал сам: что Лиэлле по-прежнему прекрасен, что свет его глаз согревает жарче солнца, что Кинтаро все еще силен и грозен, что длинный меч его будет так же страшен в левой руке, как и в правой? Они не желали слушать.

В ночь ашвастхи жители Уджаи закрывали ворота и запирались в своих домах. Деревня была защищена от оборотней заклинаниями и священными знаками на деревьях и столбах ограды, но рисковать никто не хотел.

Дшетра поведал, как тридцать лет назад охотник поранился, выламывая клыки у мертвого ашвастхи, чтобы сделать из них ожерелье. Из страха он никому не рассказал о своей ране. Когда пришло полнолуние, он перекинулся, загрыз всю свою семью и умер на пороге дома получеловеком, полузверем.

К сожалению, мысленная речь отличалась куда большей выразительностью, чем устная. Получив от Дшетры «картинку» того, как выглядел после смерти несчастный охотник и его жертвы, Итильдин содрогнулся и твердо решил, что напоит Кинтаро противоядием еще до захода солнца.

Он вернулся домой и нашел там только Лиэлле. Молодой кавалер лежал на постели, глядя в одну точку. У изголовья стояли бутыль с пальмовым вином и деревянная чашка, ставшие с недавних пор его неразлучными спутницами. В минуты душевных невзгод кавалер Ахайре был склонен злоупотреблять спиртным. Его унылый вид и отсутствующий взгляд вдруг пробудили в эльфе что-то близкое к раздражению. Он ощутил иррациональное желание пнуть кавалера Ахайре изо всех сил и закричать: «Думаешь, жизнь кончена из-за пары шрамов? Перед лицом смерти ты вел себя куда мужественнее!» Но сейчас у него имелось более насущное дело. Он взял склянку с лекарством и отправился разыскивать Кинтаро.

Степняк сидел под развесистой пальмой на заднем дворе, вытянув искалеченную ногу. Костыль стоял рядом, прислоненный к стволу. Степняк, не отрываясь, смотрел на заходящее солнце с таким видом, будто это был последний закат в его жизни.

Итильдин ступал нарочито громко, но Кинтаро даже головы не повернул. Эльф подошел, сел у его ног и сунул ему в руку снадобье.

- Хоть бы ты не строил из себя убитого горем, - сказал он угрюмо. Обычно он старался держаться приветливо и бодро, но сейчас у него совершенно не было сил притворяться. - Одного Лиэлле мне более чем достаточно.

- Он очень переживает? - спросил Кинтаро тихо.

- О да. Сидит и пьет, в полной уверенности, что на него смотреть без отвращения невозможно. Впрочем, ты ведешь себя точно так же, разве что не пьешь.

- У меня свои лекарства, - пробурчал Кинтаро, встряхивая склянку.

- Пойдем в дом, выпьешь там. Мне совсем не улыбается тащить тебя отсюда до постели.

- А мне совсем не улыбается всю жизнь глотать эту дрянь. Валяйся потом, беспомощный, как младенец.

- Скажи спасибо, что ты все еще человек, - сказал Итильдин резко.

Кинтаро усмехнулся криво.

- Разве я человек? Так, полчеловека.

- Не говори так!

- Я всегда называю вещи своими именами, забыл? Для таких, как я, есть только одно слово. Калека. Ни на что не годный инвалид, - голос у него дрогнул. Он сделал над собой усилие и закончил еле слышно: - Евнух.

- Тебе нравится растравлять свои раны? Ты прекрасно знаешь, что маги лечат и не такие увечья.

- Новую руку мне никакой маг не пришьет.

Итильдин смерил его взглядом и сказал безжалостно:

- Ты не так уж сильно пострадал. Можешь ходить, можешь ложку держать. И даже твоя бесценная эрекция рано или поздно восстановится. Только кто тебе поможет, если ты сам на себя махнул рукой? - Итильдин повысил голос: - Слабак, вот ты кто!

- Заткнись! - прорычал Кинтаро, хватая его за плечо.

- Или что? Ударишь меня? Ну давай, ударь, попробуй. Все лучше, чем упиваться жалостью к себе. Да я каждый день буду с тобой драться, если это вправит тебе мозги!

Кинтаро стиснул зубы и отвернулся.

- Ты не понимаешь, - он с трудом выдавливал слова, словно ему было больно говорить. - Я был воином, а кто я теперь? Никто, меньше чем никто, обуза, жалкий калека! Я был готов отдать свою жизнь, почему ты ее не взял, почему не бросил меня? Ты не понимаешь, что такое… быть беспомощным… неспособным драться… не годным ни на что!

- Как раз я это хорошо понимаю, - медленно произнес Итильдин.

Он вовсе не хотел, чтобы его слова прозвучали обвинением, но скрытый смысл до Кинтаро дошел. Лицо степняка застыло, сердце забилось тяжело и глухо.

- Когда-то мне казалось, что я все отдам, лишь бы ты испытал то же, что и я, - продолжал Итильдин. - Чтобы ты понял, сколько мучений и боли ты мне принес. Чтобы пережил такое же унижение. И вот теперь я слушаю тебя, и… Сочувствие, душевная боль, гнев на судьбу - вот все, что я испытываю. Никакого злорадства. Никакого удовлетворения. Я бы отдал свою руку за тебя, если бы мог. Все равно она отросла бы лет через десять, - добавил он с грустной улыбкой.

Кинтаро молчал.

- Судьба издевается надо мной, заставляя утешать человека, который когда-то обошелся со мной столь жестоко. Теперь ты знаешь, каково быть растоптанным, сломленным, запертым в плену страдающей плоти. Противным самому себе, презренным, жалким существом, которым брезгует даже… - он прервался, но сделал над собой усилие и закончил тихо: -…даже предводитель варваров. Тот, кто был первым.

Кинтаро протянул руку, коснулся волос эльфа. И вдруг порывисто привлек его к своей груди.

- Я должен был взять тебя в свой шатер, - сказал он, едва шевеля губами.

Насколько Итильдин знал Кинтаро, это было самое близкое к извинению, что только можно было от него получить.

- Ничего бы не изменилось, - ответил он честно. - Я тебя ненавидел, и не знаю, чтобы было бы лучше: чтобы ты никогда ко мне не прикасался или чтобы не дал прикоснуться больше никому.

Он высвободился из рук степняка, чтобы взглянуть ему в лицо.

Кинтаро прикрыл глаза ладонью. Он плакал.

Итильдин ласково погладил его по груди, чувствуя под пальцами неровные рубцы, оставленные когтями ашвастхи.

- Иногда требуется больше мужества, чтобы жить, а не умереть. Ты научил меня этому.

- Любая жизнь лучше, чем эта, - сказал Кинтаро глухо. Дотянулся до склянки, отставленной в сторону во время разговора.

И за мгновение до того, как Итильдин догадался о его намерении, раздавил ее вдребезги.