Тиамат - ЭКЛИПСИС

Только утратив что-то, можно понять его ценность. Кавалер Ахайре никогда раньше не ценил свою красоту. Быть красивым, изящным, соблазнительным было для него так же естественно и просто, как дышать. О нет, он не стал уродливым. Парадоксально, но факт: к нему стали раз в десять чаще приставать на улицах и в тавернах. Тот, кто раньше глазел издали, не решаясь подойти, теперь бесцеремонно хлопал по плечу, приглашал выпить, а то и прямиком в постель. И во взглядах, обращенных на него, больше не было изумленного восхищения, с которым смотрят на предметы искусства, на нечто прекрасное и недосягаемое. Теперь в них была похоть. Шрамы не лишили его привлекательности - они сделали его доступным. Один так прямо и сказал: «Уж тебе-то не к лицу быть разборчивым!» Альва помнил, как быстр теперь на расправу Кинтаро, на расправу в прямом и переносном смысле, поэтому он сначала пнул его под столом ногой, а потом уже дал хаму в морду. За время, проведенное в Уджаи, он неплохо освоил кулачный бой. Чуть не каждый день тренировался с Кинтаро, чтобы вернуть подвижность обожженным кистям рук.

В Уджаи они прожили полгода. Больше, чем в любом другом месте, исключая Трианесс. И впервые они сами выстроили для себя дом - небольшую хижину неподалеку от деревни. Даже если бы гостеприимство джарцев распространялось на оборотня, Кинтаро все равно не было хода в зачарованную ограду. Жители деревни сторонились их жилища, и Альва не мог их за это винить. Он сам поначалу побаивался Кинтаро в звероформе. Итильдин бегал наперегонки с пантерой, валялся с ней в высокой траве, таская зверя за уши, а кавалер Ахайре сидел, как дурак, держась за свой амулет. Много времени прошло, прежде чем он решился дотронуться до черного блестящего меха.

Старый Дшетра приходил почти каждый день. Под его руководством степняк учился обуздывать своего зверя. Это было нелегко. Самоконтроль ослабевал во сне, от оргазма, от запаха крови, в приступе ярости, при полной луне.

Им случалось, вечером заснув со степняком, обнаружить утром в постели огромную, сонно жмурящуюся черную кошку. В первый раз у Альвы чуть не случился разрыв сердца. С тех пор он больше не снимал амулет на ночь и не ложился с Кинтаро рядом. Амулет отпугивал оборотня в звероформе; в человеческом виде Кинтаро мог смотреть на него и даже касаться, только чувствовал мурашки, как от любого серебряного предмета. Надетый на шею, амулет вполне эффективно помогал сдерживать метаморфозу, но Кинтаро гордо его отверг, предпочитая полагаться на собственные силы.

С каждой из приманок своего зверя он разобрался. Даже научился не перекидываться во время секса, вернее, научился не заниматься сексом, не перекинувшись разок туда-обратно. Только необузданную кошачью сексуальность, пробуждающуюся вместе со зверем, он не мог или не хотел обуздать. Поэтому с ним все чаще спал Итильдин - только Древний мог снести непомерную похотливость оборотня. С Альвой Кинтаро обращался так, будто он был хрупкой вещью, которую можно сломать. В каком-то смысле, так оно и было: перекинься он рядом с ним - и последствия могли быть фатальными. Да и в человеческом виде он стал грубее и горячее, чем обычно. После него Альва чувствовал себя так, будто его оттрахал целый кавалерийский полк. Вместе с конями.

Шум дождя теперь у него будет всегда ассоциироваться с сексом. Всегда.

В Арислане он ходил под кружевным зонтиком, отчасти чтобы подчеркнуть свою женскую роль, но в основном чтобы уберечь лицо. Яростное южное солнце вызывало преждевременное увядание кожи. И собственный нежно-золотистый приморский загар был ему слишком дорог. Теперь же он загорел дочерна, надеясь, что это сделает шрамы менее заметными. Так и произошло, но вместе с тем кавалер Ахайре стал выглядеть суровее, жестче. Руки его огрубели от простой деревенской работы, плечи раздались, юношеская стройность уступила место зрелости.

Волосы на обожженном виске снова отросли, но уже седые. По сравнению со шрамами это казалось пустяком. Как только Альва добрался до цивилизации, он тут же направился к цирюльнику. Увы, подобрать такой же тон, как его природный, не удалось. Пришлось покрасить шевелюру целиком.

И конечно, он испробовал все, что предлагали лекари в Кимдиссе. Травы, притирания, мази, компрессы, массаж… Зажившие шрамы побледнели, сгладились, и только. Никак нельзя было определить, действие ли это лекарств или обычный процесс регенерации кожи.

Странствующий маг предложил наложить чары. «Все будут видеть вас таким, каким вы были прежде, благородный кавалер». Однако он сам не мог бы видеть результат: в зеркале чары не отражались. «Как насчет тех, кто может видеть сквозь чары? - спросил подозрительно Альва. - Маги, Древние?» «И оборотни», - добавил он про себя. «Да много ли тех Древних!» - преувеличенно бодро воскликнул маг.»Так уж случилось, что с одним из них я живу», - хотел сказать Альва, но не сказал.

В конце концов маг уговорил его наложить однодневное заклинание, на пробу, бесплатно. Не дождавшись никакой реакции от любовников, Альва рискнул спросить: «Вы ничего не замечаете?» «Брови, что ли, выщипал?» - спросил Кинтаро совершенно серьезно. Альва плюнул и больше к магу не пошел.

Оставался один рецепт - Фаннешту. Туда они и направились втроем, купив свиток одностороннего магического портала. В храме они сняли две комнаты - крошечную гостиную и спальню с двумя кроватями, узкими, как монашеское ложе. В храме было полно народу в любой сезон, и комнат получше не нашлось.

Здесь Альва обрел надежду и снова ее утратил.

Старый знакомец Альвы, златолюбивый Меда Морейли, глава Гильдии лекарей, нисколько не изменился. Все такой же сухопарый, невозмутимый и скучный. Посмотрев в лицо кавалеру Ахайре, он даже бровью не шевельнул, как раньше не высказал ни малейшего удивления, увидев у себя в кабинете Древнего на руках у смертного. Даже песня, которую он завел, была знакома до боли:

- Искусство лекарей Фаннешту не столь велико, чтобы успешно исцелять столь тяжелые повреждения… Возможно, кавалеру Ахайре стоит подождать, чтобы само время стало эффективным врачевателем…

Но Альва, памятуя их последнюю встречу, только улыбнулся и выложил на стол пригоршни две золотых монет. Вопрос был решен.

В просторной комнате, в окружении важных лекарей в белоснежных мантиях, Альве стало страшно. Он предпочел бы, чтобы с ним рядом был Динэ, ну хотя бы Кинтаро со своими примитивными шуточками, а еще лучше оба. Однако Морейли заявил, что таинство врачевания не терпит посторонних.

Альва страшился не боли, а неизвестности. И, разумеется, неудачи. Казалось бы, кто станет подвергать сомнению искусство лекарей Фаннешту, кроме склонного к вымогательству главы гильдии? Но страхи Альвы оказались не напрасны. Когда он пришел в себя после сонного отвара, лица врачей были мрачны и недружелюбны. Прежде чем он успел задать вопрос, появился Меда Морейли с мешочком золота в руках - что напугало Альву больше всего, ибо он не верил, что есть на свете сила, способная заставить главу Гильдии лекарей расстаться с деньгами.