Григорий Сковорода - БЕСЕДА 1-я, НАРЕЧЕННАЯ OBSERVATORIUM (СИОН)

Афанасий. Пророк есть человек зрячий. Яков. Ведь же ты ни человека, ни пророка не найдешь. Афанасий, Будто велика фигура найти человека. Яков. Очень велика фигура, и ты, вместо зрячего, попадешь на слепца, а вместо человека, на его скотину. Исполнишь пословицу: "Ехал в Казань, да заехал в Рязань". Афанасий. Фу! На то будет у нас перебор.

Яков, Как может иметь перебор слепец, а омраченный найти просвещенного?

Афанасий. Врешь, Якуша, я с очами, Яков. Да откуда же у тебя человеческое око?,Ведь человеческим оком есть сам Бог. Афанасий. Так разве ж у меня 2 бога на лбу? Куда ты, брат, заехал? Бог с тобой! Яков. А я молюсь, чтоб он и с тобой так был, - как есть уже со мной. Афанасий. Кошелек пустой, нечего дать на молитвы. Да ты ж, брат, и не поп. Яков. О друг мой! Не было б мне от тебя сладчайшей мзды, как если бы я до того домолился, чтобы исполнилось тебе мое желание, иными словами - молитва просвещенного и радостными очами взирающего и вопиющего Исаии: "Светится, светится град Иерусалим". "Се тьма покроет землю". "На тебе ж явится Господь и слова его…" Афанасий. Ну полно с пророчьими лоскутками! Много вас таких ветошников и лоскутосшивателей, а скажи мне только то, о чем пророки пишут? Яков. То же, что евангелисты о едином человеке. Афанасий. Так выпутайся же ты мне из сего узла: для чего мне нельзя найти человека?

Яков, Фу, для того, что не знаешь, что есть человек. Не узнав прежде, что значит бриллиант, ни с фонарем, ни с очками не найдешь, хоть он есть в гноище твоем. Ну! Найди мне, если скажу, что в домике твоем есть амбра. Афанасий, А бог ее весть амбра или умбра. Яков. Э! Не умбра, но амбра. Афанасий. Амбра твоя что значит - не знаю, Сии города мне совсем не знакомы, а человека знаю, перевидал я их один, другой… 1 000 000. Яков. Видал и зевал, но не увидел и не узнаешь. Афанасий. Я и тебя вижу и знаю. Яков. От рождения ты не видал и не знаешь меня. Афанасий. Или шутишь, или впал ты в обморок. Яков, Что-то запахло тебе обмороком?

Афанасий, И мою голову поразил ты мраком твоим. Яков. Я, Яков, есть человек. А ты человека не знаешь, посему не видишь. Где ж тебе обморок? Афанасий, О человек! Когда бы ты в голове моей не потушил остатков света молитвами твоими! Ты мне наскажешь, и до того уже доходит, что у меня ни глаз, ни ушей, ни рук, ни ног не бывало. Яков. Да только ли рук и ног? Ты весь ничто, ты умбра, ты тень неисповедующаяся: "Господи, человека нет?" Афанасий. Почему же Я не человек? Яков. Может ли быть человеком то, что ничто? Афанасий. Как же я есть ничто твое? Яков. Скажи ж мне, почему есть ничтожеством дым, пар, тень? Афанасий, Какая же нива лишила меня человечества? Яков. Такая, что ты не искал.

Афанасий. А не искал почему?

Яков. А почему не ищешь амбры? Афанасий. Есть ли она и что то есть она, не знаю. Яков. Не верит в естество человека, не ищет его, не обретает и не знает его. Афанасий. Как же прочие люди? Разве не разумею? Всегда им человек в устах. Яков. Все беседуют обо всем, но не все знатоки. Бредут за владеющей модой, как овцы. А человек понимает путь свой. Афанасий. И так они слабо знают и дурно видят? Яков. Так, как ты, и тем же оком. Но что тебе до людей? "Познай себя…" Довольно про тебя. Тем мы не знаем себя, что всю жизнь любопытствуем в людях. Осуждающее око наше дома слепствует, а зевая на улице, простирает луч свой во внутренность соседских стен, приникнув в самое их пищенное блюдо и в самый горящий в спальне их ночной светильник. Отсюда критические беседы. Богатые столы во все колокола повсюду звонят осуждением. Какая польза любопытно зевать и ценить путь побочных путников, а презирать, без наблюдения, ведущую нас тропу? Отсюда заблуждение, проступок, преткновение и падение. Что поможет знать, поскольку очей во лбу имеют жители лунные, и дозеваться через всепрехвальнейшее стеклянное око до чернеющих на Луне пятен, если наша зеница дома не прозорлива? Кто дома слеп, тот и в гостях; и кто в своей горнице не порядочен, тот на рынке пуще не исправен. Если ж ты дома слеп, а в людях глазаст, знай притчу: "Врач, сам прежде исцелись!" Не твое то, но чужое око, что тебе служит. Чучело тот, не мудрец, что не прежде учит сам себя. Лжемонета всегда по рынку бродит, дома пуще опасна. Познай себя. Тем-то не разумеем и Библии, что не познаем себя. Она-то есть вселенская лампада, огненная Фарийская башня для мореплавающей жизни нашей. Она-то есть: "Друг верен, кров крепок…" Обретя же его, обретешь сокровище. Но когда на домашней нашей тропе о бревно претыкаемся, тогда и на улицах друга нашего нас, по лицу судящих лицемеров, самая мелочная соблазняет щепка: запутываемся, как кровожадная муха, в пагубную паутину плотских дум, подло ползущую в сердце наше, падаем в сеть и смятение нечистых дум наших; погружаемся, как олово, в потопе льстивого языка, погибаем вечно в священнейшем сем лабиринте, не достойны вкусить сладчайшие оные пасхи. "Единый я, пока перейду". Возвратимся же в дом твой, о буйный человек! Выйди вон из тебя дух пытливый, а сам изойди из лика у Павла - намеченных жен любопытных. Очисти свою прежде горницу, найди внутри себя свет, тогда найдешь и библейским сором погребенную драхму. Стань на собственной своей страже с Аввакумом: "На страже моей стану". Слушай ушами! На страже моей, а не чужой: "Познай себя" довлеет на тебя". Афанасий. Не без толку ты наврал. Но только то для моих зубов терпким и жестким кажется, будто я и сам себя не знаю. Яков. Не уповай на твое знание, а речи пророков почитай не пустыми. Не все то ложное, что тебе не понятное. Вздором тебе кажется то, что не разумеешь. Не кичись твоей прозорливостью. Вспомни индейских путников: чем кто глупее, тем гордее и самовлюбленнее. Поверь, что не сдуру родилось Иеремиино слово: "Воззрел, и не было человека… и не увидел мужа". Афанасий. Разве ж около него людей не было? Яков, А где ж сей твари нет? Но они были умбра, или тень, а не прямые люди. Афанасий. Почему же они тень? Яков. Потому что они тьма. Они не познали, так как и ты человека, ухватившись, через слепоту свою, не за человека, но за обманчивую тень его, а сей-то человек - ложь, отвел от них истинного. Афанасий. Изъясни мне, как ухватились за тень? Яков. Ведь ты тень разумеешь. Если покупаешь сад, платишь деньги за яблоню, а не за тень? Не безумен ли, кто яблоню меняет на тень? Ведь ты слушал басню: пес, плывя, схватил на воде тень от мяса, через то изо рта прямой кусок выпустил. а поток унес. В сию то цель Диоген, в полдень с фонарем ищучи человека, когда отозвалась людская смесь: "А мы ж, де, разве не люди?" - "Вы собаки..," Афанасий. Пожалуйста, не примешивай к предвестникам и к пророкам Божьим Диогенишку. Одно дело - пророк, иное - философишка. Яков. Имя есть тоже - пророк и философ. Но не суди лица, суди слова его. Сам Христос сих, сидящих во тьме и тени смертной, называет псами. Не хорошо, мол, отнять хлеб у чад и "бросить псам". А те, кто ухватился не за тень, но за прямого человека: "Дал им власть детьми Божьими быть". Афанасий, Ну! Быть так. Пускай эти собачьи люди хватаются за тень человека, как за лжемонету. Но сами же, однако, они суть люди, люди почетные, а не мертвая тень, Яков. Тень тени мила, а ночь тьме люба. Похожее к похожему склонно, а прилипчивое обое сливает в ту же смесь. И сам ты таков, каково то, что любишь и объемлешь. Любишь тьму: сам есть тьма и сын тьмы. Афанасий. А! Чувствует нос мой кадильницу твою. Туда ты завел, что и я есть тень? Нет, Якуша! Я тени не ловлю. Яков. Я до этого еще сказал, что ты одна есть из тех бесчисленных, земной клуб обременяющих, мертвых теней, коим предтеча и весь пророческий лик точным сидельцам адским благовествует истинного человека, Безумие есть в 1000 крат тяжелее свинца. Самая тягчайшая глупость образуется сими сына Амосова словами: "Отяжелело сердце их, тяжело слушать ушами". Это тяжкосердие, мимо садящееся, прокисшего и грубого сердца, мыслей его дрожжи, в самый центр земли погружается, как олово, откуда тебя выдрать никак невозможно. Сердце твое, возлюбившее суетливую ложь и лживую гибель тени человеческой, - кто силен поднять из бездн земных, чтобы выскочить могло на гору воскрешения и узреть целомудренным взором блаженного оного, на седалище губителей не севшего, Давидова мужа? "Удиви, Господь, преподобного своего". Шатайся ж, гони ветры, люби суету, ищи ложь, хватай тень, пекись, мучайся, жгись. Афанасий. О мучишь меня, хуже египетских гадательных оных львов-дев. Низвергаешь в центр земли, садишь в преисподнюю ада, связываешь нерушимыми узами гаданий, а я, хоть не Самсон и не решительный древний Эдип, однако, пока нахожусь пред тобой, Якуша, и волен, и не связан, по пословице: "Мехом пугаешь". Яков. Кто дурак, тот и в Иерусалиме глуп, а кто слеп, тому везде ночь. Если ты тень - везде для тебя ад. Афанасий. Право ты, друг, забавен, люблю тебя. Можешь и о враках речь вести трагедийно. Вижу, что твой хранитель есть то ангел красноречия. Тебе-то дано, как притча есть "Ex musca elephantem", "Ex cloaca aream" (Из мухи делать слона; Из клоаки делать жертвенник. Прим. перев.) Скажу напрямик, из кота - кита, а из нужника создать Сион. Яков. Как хочешь ругайся и шпыняй, а я с Исаией! "Как ласточка, так запою, как голубь, так поручусь". Афанасий. Вот нашел громогласную птицу! Разве она твоему пророку лебедем показалась? А твоего голубя курица никак не глупее?