С.Г. Кара-Мурза - Статьи 1988-1991

С идеей свободы и предполагаемой при этом экспансии тесно связана категория прогресса. Это — тоже весьма недавний продукт духовного развития человека, продукт индустриальной цивилизации. Сама идея прогресса возникла лишь в XVIII в. и стала доминирующей лишь в прошлом столетии. Для ее возникновения необходимо было, прежде всего, коренное изменение понятия времени, переход от циклического времени аграрной цивилизации к «стреле времени» индустриального общества (см. [11]). Эволюционная концепция — и порождение, и мощный стимул для развития идеи прогресса.

На категории прогресса базируется вся идеология индустриального общества, капиталистическое расширенное производство и связанный с ним стиль жизни. 3десь уже идея свободы выступает как защитное средство, позволяющее игнорировать пределы и необратимость. Эволюционная концепция также вернулась в идеологию в виде социал-дарвинизма, как мощное оправдание для преодоления многих пределов и освобождения «сильной личности» от моральных ограничений (см., например, «Антихристианин» Ницше, из которого черпают свои постулаты наши нынешние социал-дарвинисты). 15Возникла система обратных связей, которая приводит не к коррекции системы, а к углублению кризиса: основанный на культуре индивидуализма стиль жизни усиливает этот индивидуализм.

Лидер Социалистического интернационала Вилли Брандт пишет: «Индустриальное общество Запада в течение длительного времени испытывает тенденцию к беспрецедентному индивидуализму, которая может иметь фундаментальное значение для всего будущего. Истоки этой тенденции в повышении социального благосостояния, в расширении возможностей образования и наличии основных социальных гарантий. Исчезают традиционные образы жизни с глубокими корнями. Это же можно сказать и о старой жизненно важной культуре рабочего движения, в течение почти целого века обеспечивавшей тот коллективизм, который давал трудящимся и их семьям ощущение надежности и защиты с колыбели до гробовой доски. Эта культура солидарности потеряла свое характерное значение… Консервативные и неолиберальные круги обычно с успехом используют этот новый индивидуализм в своей политике, результаты которой, однако, могут означать снижение достигнутого уровня жизни, устранение социальных гарантий и возможностей образования» [13, с. 23].

К этому надо добавить, что и для ощущения свободы, и для ощущения безграничности прогресса было необходимо, чтобы в картине мира человек был выведен за пределы природы, чтобы он противостоял ей, побеждал ее, познавал и извлекал из нее нужные ресурсы. Если человек и венец природы, то независимый от нее венец. Это ощущение вызывает тоску одиночества, но и делает ощущение свободы максимально полным.

И.Пригожин и И.Стенгерс приводят слова Жака Моно, совсем недавно так излагавшего картину мира: «Человек должен, наконец, пробудиться от тысячелетнего сна, и, пробудившись, он окажется в полном одиночестве, в абсолютной изоляции. Лишь тогда он, наконец, осознает, что, подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям» [5, с. 43].

Все эти культурные основания создала для человека индустриальной цивилизации наука Нового Времени. Чтобы выполнить эту функцию, она и сама должна была возникнуть и вырасти в условиях эмансипации от ценностных, моральных ограничений, определив свою компетенцию изучением «того, что есть» и не претендуя на то, чтобы указывать «как должно быть». Кант сказал о «границах» науки: «существует царство, которое находится вне ее, царство, в которое она никогда не сможет проникнуть». В начале века Макс Вебер сказал еще определеннее: «Эмпирическая наука неспособна никому указать, что он должен делать, а лишь что он может делать и, в некоторых случаях, что желательно делать» (см. [1]).

Но в XX в. тезис о свободе науки от ценностей был фактически подменен. И Кант, и Вебер говорили об ограниченности науки как способа познания, о ее неспособности задавать ориентиры и идеалы. Сейчас, напротив, этот тезис утверждает безответственность науки за последствия использования знания. В том же, что касается указаний и ориентиров, всякие ограничения забыты. Трудно найти социальную группу, которая бы более активно отстаивала в политике свои идеалы и интересы, чем научная элита, используя при этом сугубо научные (то есть якобы ценностно нейтральные) атрибуты как мощное оружие именно в столкновении идеалов и моральных норм. Достаточно посмотреть на дебаты Съезда народных депутатов СССР.

Сама категория свободы как «свободы познания» составила важную часть этоса науки Нового времени, и это было тесно связано с формированием всего обреза индустриальной цивилизации. Г.Радницки пишет: «Основу свободного образа жизни составляет конституционное государство, капиталистическая рыночная экономика и автономная наука» [1, с. 10].

Святость этого вида свободы просто скандально было бы поставить под сомнение. Между тем, противоречие лишь слегка скрыто при помощи мифологизации понятия свободы. Ведь с момента зарождения современной науки было сказано, что «знание — сила». Но можно ли допустить, чтобы приобретение силы какой-то группой людей или даже индивидуумом было свободным, неподконтрольным? Вряд ли кто-то может на это претендовать, ибо накопление силы какой-то группой наверняка должно существенно влиять на жизнь других людей.

Сторонники свободы познания обычно утверждают, что на жизнь людей влияет не полученное ученым знание, а его приложение, превращение в технологию — а этот процесс лежит уже вне сферы науки и определяется социальной системой. Это — предельная идеализация ситуации. Информация всегда была важным фактором в жизни систем, включающих человека (вспомним, какое значение придавалось всегда разведке и контрразведке). Тем более теряют силу подобные аргументы в «информационном обществе», где значение информации сравнялось со значением энергии даже в количественных терминах. Яркий пример — исследование генетического профиля человека.

Очевидно, что в этом, как и в любом другом, случае процесс познания неразрывно связан с созданием метода, технологии. Ученые, начавшие поиск корреляций между структурой ДНК и здоровьем человека, не могли не знать, что они одновременно создают мощный инструмент исследования людей, что знание о людях — сила, которая неизбежно и непосредственно будет на них влиять. Один тип свободы («свобода познания») здесь неизбежно включает в себя опасность для многих других типов свободы. На деле речь идет о том, что в современной цивилизации установлена определенная иерархия типов свободы и ее распределения между людьми. Демифологизация понятия «свободы» неизбежно выводит на передний план понятие ответственности с требованием открытого изложения всех видимых ограничений и сфер неопределенности при принятии существенных решений. 16