С.Г. Кара-Мурза - Статьи 1988-1991

Пропагандисты безальтернативного плана перестройки выстроили вокруг него жесткий защитный пояс: любой критик записывается в число скрытых сталинистов, борющихся за свои привилегии. Термин «плакальщики по социализму» из моды вышел — его вообще пустили в ход неосторожно, почти пророчески. Но пусть бы называли как хотели — если бы действительно давали высказаться, и не только в ошельмованных «реакционных» изданиях.

Намекают также, что позитивная программа есть только у «денационализаторов». Это неправда. Но есть ли смысл скороговоркой излагать, например, в этой статье, какие-то альтернативные подходы, если сама мысль о гласной дискуссии отвергается? Сейчас самая срочная конструктивная задача — добиться обсуждения фундаментальных основ нашего будущего общества. Самое главное — четко, на ясном для всех языке установить ограничения — те пределы, которые мы ни в коем случае не должны перейти. Нельзя допустить, чтобы энтузиасты-экспериментаторы тайком отключили все блокирующие механизмы нашего социального Чернобыля.

1989

10

Европейская наука (наука Нового времени) стала ключевой частью современной культуры. На ней основана методология мышления (менталитет, система образования, взгляды на мир, на человека и на общество). На ней основана технология и определяемый ею стиль жизни, который предлагается всему миру как образец (как его антипод представляется и высмеивается «мизерабилизм» большевизма и уравнительной психологии).

Одновременно с наукой возникли и на научном менталитете основаны ключевые категории идеологии индустриального общества (в том числе социал-демократии и марксизма). Для нашей темы особенно важны категории свободы и прогресса. Они представляются идеологией как вечные категории, имманентно присущие человеку (вспомним полемику вокруг книг Гроссмана и его обвинение в адрес русского народа, «утратившего» категорию свободы).

Однако идея свободы в ее нынешнем понимании возникла недавно, лишь в буржуазном обществе. Представление европейца Средневековья о человеке и обществе базировалось, прежде всего на категориях справедливости, веры, чести, верности. Филогенетически присущая человеку потребность свободы («свободолюбие Разина») имеет совершенно иную природу, чем идея свободы якобинцев или Джефферсона. Кстати, вся история России показывает, что «свободолюбие Разина» всегда имело здесь глубокие корни, о чем говорит, например, такое специфическое и крупномасштабное явление, как казачество. С другой стороны, категория свободы, порожденная промышленной цивилизацией, не только не отрицает, но даже предполагает ограничение или подавление «инстинктивной» свободы. Рабство в США уживалось с демократией в почти современном смысле слова. Эта демократия, основанная на интересе большинства, даже в управляемых социал-демократами «государствах благосостояния» предполагает вытеснение из общества и лишение многих типов свободы для некоторого меньшинства. Отнюдь не означает «свобода предпринимательства» и всестороннего раскрепощения человека, как настойчиво утверждают сторонники экономики «свободного рынка». Напротив, история промышленной цивилизации вплоть до недавнего времени обнаруживает в человеке «западной цивилизации» крайний конформизм и склонность к подчинению власти и авторитету.

Современная категория свободы (и связанное с ней нынешнее понятие демократии) не могли возникнуть, пока в картине мира не стали господствовать: атомистические представления, уверенность в обратимости фундаментальных процессов и идея бесконечности. Другими словами, пока менталитет человека не стал базироваться на «механистической» картине мира.

Свободен лишь человек-атом. И не просто атом, а атом как механическое тело, лишенное химических свойств (сродства, валентности). Атом, вступающий в обратимые процессы столкновений, определяющие давление, температуру и т.д. Атом-человек имеет атом-голос в демократическом обществе. 11П.П.Гайденко пишет о культурно-историческом контексте идеи атомизма в XVIII в.: «Популярность атомизма, по-видимому, обусловлена и культурно-историческими факторами, в частности, тенденцией к «атомизации» самого общества в XVII-XVIII вв. На первое место все больше выступает частный капитал, т.е. индивид ведет себя как отдельный атом, и из хаотического движения атомов складывается равнодействующая — тенденция развития общества». Это состояние индивидов-атомов, преследующих лишь свой собственный интерес, Гоббс называет «войной всех против всех». По природе каждый такой атом равен другому, и характерно гоббсово определение равенства: Равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе [2, с. 17-18]. Как видим, представляя личность как «атом» человечества, наука радикально отходит от христианства в толковании равенства людей.

Разрушительная сторона скрытого симбиоза науки и идеологии, обеспечившая победу индустриальной революции и вытеснение в дебри «третьего мира» остатков аграрной цивилизации, но во многом определившая и нынешние болезни цивилизации, состоит в неизбежном при «атомизации» человечества замене традиций, моральных норм и табу ощущением свободы. 12Но это такая свобода, которая делает человека беззащитным перед внедряемыми в его сознание доктринами. И чем более «научную» оболочку принимают эти доктрины, тем беззащитнее человек. Нельзя не вспомнить проведенные в 60-е годы в США эксперименты, продемонстрировавшие степень подчинения среднего нормального человека власти и авторитету (эксперименты Мильграма). Испытуемым предлагалось выполнять роль преподавателя, наказывающего ученика с целью добиться лучшего усвоения материала. Ученик находился в соседней комнате и отвечал на вопросы. При ошибке учитель наказывал его электрическим разрядом, каждый раз все более сильным (от 0 до 450 вольт с интервалом в 15 вольт). Сам учитель перед этим получал разряд в 45 вольт, чтобы знать, на сколько это неприятно. При разряде уже в 75 в. учитель слышал стоны учеников, при 150 в. — крики и просьбы прекратить наказания, при 300 в. крики становились нечленораздельными. Разумеется, ученик не получал разряда, и цель эксперимента заключалась не в исследовании влияния наказания на запоминание, как говорилось испытуемым, а в изучении поведения «учителя», подчиняющегося столь бесчеловечным указаниям руководителя эксперимента. При этом руководитель не угрожал сомневающимся, а лишь говорил безразличным тоном, что следует продолжать эксперимент. Перед этими опытами психиатры дали прогноз, согласно которому не более 20% испытуемых продолжат эксперимент до половины (до 225 в.), и лишь один из тысячи нажмет последнюю кнопку.