Владимир Чачин - Король с Арбата

Мы понуро молчим. Пончик пишет очень долго. Я уже успел продумать, как с уходом Пончика скорее перехватить его трехлинейную винтовку. Моя полуавтоматическая деся-тизарядная хоть и красивая, а стреляет плохо. Все время прикрываю затвор носовым платком, а все равно песчинки попадают, и тогда нужный автомат не срабатывает, хоть плачь. Для парадов, что ли, их наделали.

А Пончик с кем-то успел обменяться винтовками, и теперь его старая трехлинейка безотказно оглушает нас в цепи, когда мы, чертыхаясь, возимся с нашими онемевшими полуавтоматическими. А если и у Пончика вдруг заглохнет, он сапогом по затвору вдарит, и опять за весь взвод старается его верная русская трехлинейка.

Вот Пончик кончил писать, несет рапорт нам. Я любовно смотрю на его винтовку.

- Посмотри, так ли,- говорит он Женьке. Тот крутит листок и вдруг громко хохочет. Мы заглядываем через плечо и тоже смеемся: на листке нарисован замечательный, симпатичный кукиш.

- Пончик,- тормошим мы его,- ты мировой парень! Правда, винтовку твою жалко.

Сейчас под ливнем в окопе, мне думается, Пончик жалеет, что нарисовал кукиш. Уже был бы дома в теплой квартире. У него отец какой-то известный профессор. Наверное, квартира как у Гоги, не то что мой подвал.

Немцы снова пускают ракеты.

- Нервничают,-стучит зубами Женька.-Нас б-б-боятся.

- Наблюдать за противником! - это опять тревожится Григорий Иванович. Ему хорошо. Он высокий. Ему вода всего по пояс, а мы уже стоим чуть ли не по грудь.

Я не знаю, есть ли у меня ноги. А что, если сейчас пойдут немцы? Стрелять мы еще сможем, хотя у нас от холода дрожат руки, плечи: какой уж тут прицельный огонь. А если команда «В контратаку!»? Как же мы вылезем? Куда-то делись ноги. Были, а вот теперь нет.

- Инвалидам на деревянных ногах хорошо,-тихо смеется Григорий Иванович,- им дождь нипочем.

Мы молчим.

- В Африке воевать хуже,- продолжает политрук,- жарища и ни капли воды.

Мы молчим

- Алеша, что примолк?-дышит теплом в мое ухо Григорий Иванович.

- Думаю…

- О чем?

- О квартире.

- Что так?

- Сухо… тепло там.

Григорий Иванович нагнулся к пограничнику:

- Во фляжке еще булькает? Дай-ка им по глотку.

…Немножко потеплело в желудке. Как будто там лампочка зажглась. Потом вспыхнула лампочка в голове. Стало вдруг светло, тепло, уютно.

Почему- то вспомнилась квартира Гоги из дом пять. Почему Женька, Пончик, Григорий Иванович и я должны ее защищать? Почему сам Гога с мамой и папой уехали из Москвы «ковать победу в тылу», как торжественно объявил Гога, а мы все стоим в этом окопе? Все, даже Пончик.

Может быть, потому, что квартира Гоги находится в нашем советском доме, на нашей советской улице, в нашей Москве? Вот мы заодно все сразу и защищаем. А мне не хочется «заодно все сразу». Не люблю я эту квартиру.

Есть такие квартиры, в которые я бы ни за что не вошел. Не знаю почему, но позвонить у дверей графа де Стась, Ба-хили, Гоги или Лариски для меня просто пытка.

Знаю, что мне откроют двери, знаю, что не прогонят, а вот зайти не могу. В чем тут дело? Может, потому, что они живут хорошо? И я просто не знаю, куда ступить: везде ковры, стулья в чехлах, какие-то безделушки. Дыхнешь- и сломаются.

Но ведь не стесняюсь же я зайти к Лидочке или к Женьке? У Лидочки пианино и даже есть вся Большая Советская Энциклопедия. А у Женьки кругом картины, разные этажерки и патефон. Но к ним я захожу как к себе.

Мать Лидочки откроет дверь, со мной сразу за руку и кричит в комнату:

- Лидок, встречай Алешу! Варенье в буфете, печенье, чтобы ты не слопала, в духовке, а я помчалась.

Когда к Женьке позвонишь, Король лает. Женькина мать меня пропускает и сразу на Короля нападает:

- Ты что? Своих не узнал? Это же Женин товарищ. Смотри-ка, Алеша, Король покраснел. Стыдно ему.

Пальто мое повесит и сразу с вопросом:

- Есть хочешь? Только по-честному. У нас суп горячий. А вот зашел я как-то к Гоге за контурной картой. Ноги

вытер, тихонько позвонил. За дверью голос:

- Кто там?

Я объясняю. Долго цепочки разные бряцают, щелкают замки. Приоткрылась щелка. В щелке Гогина мать.

- Тебе что?

- Карту контурную хотел попросить.

- Ну, заходи. Постой тут. Я сейчас узнаю. Она уходит. Потом появляется Гога -

- А, это ты? Ну, проходи вот здесь. Только вытри ноги хорошенько.

Мне не хочется заходить в комнаты. Хотя там, я знаю, есть настоящая шкура белого медведя, морской компас, моржовый клык, а на стене барометр.

- Ну, проходи, не стесняйся,- говорит Гога.- Вот тут присядь. Я сейчас карту найду.

Сижу, поджав ноги. Куда руки деть - не знаю. Тихонько волосы приглаживаю. Мимо в халате Гогина мать проходит. Когда ступит рядом с буфетом, там за стеклом жалобно звякают какие-то красивые тарелки и чашки.

- Как учишься?- проходя мимо, спрашивает она.

- Ничего.

Идет обратно, опять спрашивает:

- Где твой папа работает?

- У меня его нет.

Она губы поджимает, оглядывает меня с ног до головы. Я прикрываю заштопанную коленку.

- А мама?

- Мама в прачечной.

- Нюша,- кричит она в кухню.- Ты не забудь сегодня сдать белье в прачечную.

Потом она опять мимо проходит, открывает дверь в другую комнату:

- Гога, ну, где же твоя карта? Ведь мальчик ждет.

Выходит Гога, сует мне карту, я скорее одеваться. Из комнаты голос Гогиной матери:

- Гога, спроси мальчика, может, он хочет покушать?

- Спасибо, не хочется,- я хватаю шапку и долго путаюсь у двери в разных цепочках и запорах.

…Обо всем этом я сейчас в окопе рассказываю, может быть, сам себе, а может быть, Григорию Ивановичу. Он то ли дремлет, то ли слушает. Лица не видно.

- Вы слушаете, Григорий Иванович? Он не отвечает: дремлет наверное.

- Чудаки,- сквозь шум дождя слышу я близко его голос, чувствую на щеке теплое дыхание.- Чудаки. Не могли ко мне на студию приехать. Я бы уж помог.

И опять усыпляюще стучит дождь по каске.

- Алешка,- говорит Женька,-а все-таки мы тогда кино сделали. Помнишь, кадрики собирали?

- Угу,- говорю я.

- Какие кадрики?-шумно ворочается в воде Григорий Иванович.

Я вспоминаю, как приуныл наш двор, как затосковала вдруг вся наша скамейка. Это были грустные дни.

…Нет у нас новых кинокадров. Костя уехал в отпуск, а больше нам надеяться не на кого.

К Нонке повадился ходить в гости какой-то длинный студент в очках, белых штанах и очень вежливый. Весь прозрачный, как ландрин. Походка на цыпочках, вот-вот вспорхнет и улетит. А Костя по земле ступает твердо, уверенно. Так и кажется, такие как он, то есть рабочий класс, ногами землю отталкивают. Потому она и вертится.

Я сказал об этом Нонке, она чуточку задумалась, сказала:

- Странно.

Потом долго писала письмо. Я крутился около. Уж очень хотелось узнать, кому она пишет, но Нонка, как всегда, выпроводила меня за хлебом. Я тоже сказал: «Странно» - и с неохотой покатился в булочную.