Владимир Чачин - Король с Арбата

Григорий Иванович нас всех оглядывает, молча тянется к своей винтовке.

- Есть, товарищ генерал! Атаковать противника!

- Спасибо,- слышим мы голос в трубке.

И опять слева от нас нарастает красноармейское «ура!». Мы вылезаем на бруствер.

- За Родину товарищи! - командует чей-то юношеский высокий голос.

- За Родину! Мать твою в бога так! - дико кричит сержант Березко.

- За нашу Советскую Родину! - бежим мы рядом с Женькой.

На следующий день знакомый связист рассказал нам, что он слышал по радио сводку Совинформбюро, в которой сообщалось, что на Западном фронте наши войска штурмом овладели деревней Федоровкой.

Еще вчера мы назывались бойцами, а сегодня непривычным словом - раненые. Ни бойцов, ни сержантов, ни лейтенантов. Раненые, и все. И только одного человека в нашем вагоне санитары, медсестры и врачи называют майором.

Мне его не видно. Мы лежим вдоль стенки вагона. Носилки с майором сзади меня. Если он захочет, то может тронуть ногами мою голову. Но он не хочет. Сейчас я слышу его голос, а минувшей ночью он, задыхаясь, протяжно и глухо стонал. Наверно, уткнулся в подушку.

- Больно, товарищ майор? - спросил я.

- Больно,- ответил он и примолк до утра.

Утром нам делают перевязки. И сразу вагон наполняется тошнотворными запахами, стонами и крепким солдатским словцом.

Мне видно, как краснеют смущенные лица молоденьких медсестер: война еще только началась. Вчерашние десятиклассницы не успели привыкнуть к словам, которых никак не вставишь в школьные сочинения, описывая тургеневских героев.

Они очень беспомощны эти девчата. Они просто не знают, как и чем нам помочь. Раненые на них ругаются, врачи нервно покрикивают. Одна из них, Зоя, высокая, угловатая, в отличие от других, без марлевой косынки на голове. У ней на затылке тугой жгут красивых черных кос. Когда на перевязке кому-либо из раненых невмоготу, она тихо уговаривает:

- Возьмите меня за волосы… Тяните… Не бойтесь… Я не буду кричать. Больно, а я все равно не буду. Ну, скручивайте сильнее.

Боец нащупывал пальцами косы, тихонько перебирал их, замолкал.

Сейчас я вижу, как Зоя склонилась над раненым, которого, если чуть сползти, можно коснуться пальцами ног до головы. Но сползти нельзя. Я могу только смотреть в белый потолок, немного в окно и прямо перед собой. Муху, прогуливавшуюся на моем лбу, я могу согнать только дуя, выпятив нижнюю губу. Но она не улетает. Сильнее дунуть не могу: у меня тяжелое ранение в грудь,

- Гадюка,- решаю я,- доползи до губ, тогда я тебе как дуну…

Сейчас моя очередь на перевязку. Рядом Зоя. Смотрит вопросительно сквозь мокрые ресницы, хочет дунуть мне на лоб, где опять гуляет муха, и не может. Никак не складываются у нее губы. Дрожат, и все.

Надо мной очки. За очками глаза. Они строго спрашивают:

- Как спалось?

Начинается перевязка. Прыгает белый потолок вагона…

Потом очки улыбаются:

- Ну, вот и все.

Сейчас все перешли к майору.

- Как спалось? - слышу я.

- Хорошо, доктор.

- Неправда. Плохо он спал,- говорю я.

- Сержант! Отставить разговоры! - сердится майор. Помолчал, спокойно добавил: - Ну, начинайте.

Я ничего не вижу. Что с ним делают, я не знаю. Только слышно деловое, короткое:

- Тампон… Еще тампон… И вдруг гихий голос майора:

- Давай, Зоя, косы заплету. Всю разлохматили. У меня в Барнауле дочка… Такая же… хотя маленькая. Только косы с бантиками. Я умею заплетать. В школу ей заплетал. Ну, все, доктор?

Наш состав сильно дергает. Застонали раненые. И опять голос майора:

- Пошлите комиссара к машинисту паровоза. Разъясните товарищу - нельзя дергать. Тут раненые.

Опять замолчал. Слышны команды доктора:

- Тампон… Еще тампон. Зоя, спрячьте волосы под косынку. Где это вас так, товарищ майор?

Майор не отвечает, чуть охнул, тихо срывающимся голосом просит:

- Не заговаривайте зубы, доктор. Я не маленький. Кончайте скорее.

Кажется, доктор обиделся.

- Никто вам зубов не заговаривает. Лежите спокойно, скоро все.

Опять тишина. Только стук колес да кто-то в глубине вагона тоскливо, тягуче просит пить.

- Под Ельней, доктор,- примирительно говорит майор, - Под Ельней. Может, слышали?

- Мы по радио слышали,- говорит Зоя.- Восемь немецких дивизий разгромили. Знаете, как мы все обрадовались…

- Тампон, - приказывает доктор и успокаивающе, как мне кажется, заученно говорит:-До свадьбы заживет. Бинты!

Бряцают брошенные в железный сосуд железные инструменты. Кто-то громко облегченно вздыхает, может, майор, а может, и доктор.

- Значит, вы их остановили в районе Дорогобуж-Ярцево- Ельня.

Это голос доктора.

- Пока здесь, доктор,- тихо, словно извиняясь, говорит майор.

- Ну что ж, ну что ж,- бормочет доктор.- Очень хорошо. Очень хорошо. А вы знаете, у меня весь поезд с раненными под Ельней.

- Жарко там было,- словно сквозь сон говорит майор.

- Да, да, я все понимаю,- поспешно соглашается доктор. - Я все понимаю. Скажите, вам там не встречалась фамилия Богданов. Лейтенант Богданов?

Майор молчит.

- Ну, ну, отдыхайте. Можно приоткрыть окно. Зоя, пожалуйста!.

И опять медленно вдоль нагона движутся звуки падающих железных инструментов в железные сосуды, четкие сухие команды доктора и в конце перевязок неизменное: «До свадьбы заживет» и «Скажите, вам там не встречалась фамилия Богданов? Лейтенант Богданов?»

Перевязки окончены. Поезд с притихшими ранеными идет в глубокий тыл. Кажется, нас везут на Урал.

Мерно постукивают колеса, осторожно обносят едой и кормят нас с ложечки терпеливые сестры.

- Тебя как зовут, сержант? - слышу я голос майора.

- Алеша..

Помолчали.

- Какой ты? -опять спрашивает майор. - Мне же не видно.

- Не знаю, - говорю я,- какой-то есть. А вы какой?

- Я? - переспрашивает он и надолго умолкает.

Мне слышно, как он тяжело вздыхает, потом просит Зою дать налиться и, наконец, как будто сам себе объявляет:

- Теперь уж не такой…,

- Все мы теперь не такие,- это угрюмо говорит, закашлявшись дымом махорки, боец в грязной, замызганной пилотке со следами отколотой звездочки. Он сидит внизу, сбоку от меня, и жадно курит. Мне видна его нелепо растопыренная на голове пилотка. В ней иголка с белой ниткой и аккуратные четвертушки газетной бумага на курево. У него на перевязи рука. На весь наш вагон только он один ходячий. Так и прогуливается в нижней рубахе и кальсонах.

- Все мы теперь не такие,- уже зло повторяет он и пускает дым к потолку.