Леонид Зуров - КАДЕТ

В помещении роты бились взволнованные молодые голоса.

- Я вам покажу! - полукричал Лагин, чернобровый худощавый кадет. - Я скажу, что мы должны им прямо ответить! Бросить выбор в лицо. В обращении прямо сказано: «Всех мыслящих иначе чем Керенский, и у кого мозги не свернуты на левую сторону, просят подписаться для выяснения сил, нужных для освобождения Корнилова…»

Голос Лагина прорвался, и он судорожно провел по горлу рукой.

- Мы все, - выбросил он вверх руку, - подписались, а почему отдельные боятся?

- Трусят! - выкрикнул кто-то. - Боятся потерять место.

- Позор! Мол, никто не трогает, и мы…

- Говорят, тактика.

- Здесь неуместна тактика, когда речь идет о жизни Корнилова.

- Ребята, мы поедем! - крикнул радостно и звонко молодой веселый кадет и легко вскочил на парту. - Пусть они остаются, им стыдно будет, а мы поедем. Мы тверды! Ур-р-ра!

Крик пронесся под сводами комнаты. Когда он ослабевал, его вновь подбрасывали вверх. Чернобровый кадет Лагин кричал отрывисто:

- Ура! Ура! Корнилову ура!

- Корнилову ура! - кричал вместе с ним и Митя. Он весь трепетал от восторга, глядя на загоревшиеся глаза друзей. Потом все жали другу руки, словно поздравляли с чем-то радостным. Мите подали обращение. Его рука дрогнула, когда он подписывался, и сорвалась клякса. Он языком слизнул кляксу, густо покраснел и начал извиняться.

Его уже никто не слушал. Кадеты пели.

- …Полно горе горевать… То ли де-е-ело… - высоко и сильно вел запевала.

Дверь в коридор открыли, чтобы песню слышали все - и офицеры, и дядьки, и молодые кадеты.

Днем серые нестройные колонны пехоты двигались с песнями под звуки оркестра мимо корпуса к вокзалу. Щетина штыков была искривлена, шаг был нетверд, солдаты из строя

перекликались с провожавшими их фабричными девками. На перроне штатские, окруженные красными флагами, сняв шапки, долго говорили, солдаты кричали, швыряя вверх папахи, и этот долгий шум переплетался с выкриками маневрирующих паровозов. Солдаты тяжело и неторопливо заполняли вагоны. Штатские жали им руки. Ветер относил в сторону паровозный дым и, срывая листья, долго кружил их в воздухе над перроном. После третьего гудка, когда лязгали буфера и паровоз, натужившись, выбрасывая потяжелевшие шапки дыма, двигал эшелон, оркестры начинали играть «Марсельезу».

Поезд, мягко постукивая, позванивая колесами, плавно отходил, а из вагонов, захватив мешки, манерки и чайники, выскакивали солдаты и бежали к чану за кипятком. Там они, не глядя на двинувшийся поезд, окруженный женщинами, становились в очередь, медленно закуривали, а когда эшелон скрывался, они, выплеснув из манерок ненужный кипяток, закинув за плечи мешки, брели группами по Московской улице в старые казармы.

Кадеты открывали окна, выбегали на улицу и кричали им вдогонку:

- Ну что, зеленая вошь, куда ползешь?

- Тля!

- Дезертиры!

Поздним вечером старшие кадеты собрались на военный совет. Было жутко и темно. В начале разговора неожиданно задребезжало окно. Все вздрогнули. Шепот затих. Лагин толчком распахнул окно и глянул в темную глушь сада. В комнату хлынул прохладный ветер и смутный шум деревьев.

- Кто? - крикнул Лагин.

- Свои! - ответили голоса из темноты. - Кадеты-аракчеевцы!

Они цепко вскарабкались. Кто-то зажег свечу. Один из прибывших был в кадетской шинели с полуоторванным красным погоном.

- Потуши свечу, - приказал Лагин.

- Наш корпус разогнали, - сказал, слегка задохнувшись, высокий кадет.

- Разогнали по приказанию генерала Яковлева за неисполнение приказа о сдаче оружия, - добавил сурово второй, - наши разбрелись.

- А у вас как? - спросил первый.

- Нам тоже приказали, - ответил Лагин. - У нас сейчас по этому делу военный совет.

- Братцы, не сдавайте, - горячо начал высокий. - Так или иначе разгонят, так лучше же кончить с честью… И наши все верят, что ярославцы не сдадут.

- Слышали? - помолчав, обратился к кадетам Лагин.

- Мы тоже не сдадим, - твердо ответил Митя.

- Не сдадим, - сказало сразу несколько голосов.

Аракчеевцы были голодны. Им принесли холодной каши и краюху хлеба. Их было начали расспрашивать, но высокий сказал:

- Право, братцы, завтра. Ей-Богу, три ночи не спали.

Всю ночь шла дружная работа. К помещению, где спали дядьки, кадеты поставили парных вооруженных часовых. У берданок, стоявших в пирамидах, вынимали затворы и, завернув их в одеяло, выносили на двор. Сад был сыр и печален. С деревьев падали капли влаги. Кадеты под кустами схоронили свою ношу.

В конце сентября в корпус приехал полуофициальным порядком генерал Лавин, объезжавший округ для погашения возникающих кадетских неповиновений.

Собрав старших кадет, он тяжело опустился на парту и медленно начал говорить.

- Господа! - Он обвел всех глазами и встретил напряженное ожидание в их глазах. - Все равно ваше неповиновение ни к чему не приведет. - Генерал опустил руку на парту. - Оружие будет отобрано! И сообщаю, - он перевел дыхание, - вскоре в Петрограде будет произведен большевицкий переворот, и правительству не на кого будет опереться. А потому официально предлагаю вам сдать оружие во что бы то ни стало, а неофициально предлагаю вам не обращать на себя внимание местных властей и поспешно ликвидироваться из корпуса. - Генерал посмотрел на кадет, словно желая что-то услышать в ответ. Мальчики молчали.

- Вот, господа, что я хотел заявить вам.

Тяжелая, покрытая сеткой вспухших жил рука генерала лежала на сгибе парты, и кадет Бурин, привстав, словно невзначай откинутой крышкой парты больно ударил по руке генерала. Лавин слегка поморщился, медленно поднял ушибленную руку и, горько улыбнувшись, сказал не как начальник, а как старший:

- Конечно, я не сочту это за демонстрацию.

Генерал уехал в Москву, а ночью кадеты сбросили затворы в известковую яму, наполненную водой.

В ту памятную осень, когда посинела холодеющая Волга, когда с полей начали залетать в сады нити паутины, Ярославль стал легче, просторнее, и его затканные золотистой мглой купола и колокольни, казалось, молитвенно стремились к небу.

Глядя сквозь ветви на бесшумный полет облаков, Митя впервые испил ту негнетущую осеннюю печаль, от которой сердцу становится грустно и легко. Он с весны был робко влюблен. Ее звали Куний Мех. Она была гимназистка и теперь загостилась в имении у тетушки. Митя недавно навестил ее отца, полковника в отставке, жившего в деревянном доме на окраине.

Теперь Митя вспомнил, как весною, когда спадал разлив, он катался с Куньим Мехом на лодке, бросив весла, грел ее похолодевшие от вечернего ветра руки, а лодку сносило вниз, и было радостно, что лодку сносит. Он вспомнил, как но время экзаменов в приемную комнату, куда на свидание под видом двоюродных сестер всегда приходило много девушек, однажды пришла и она. Тогда Митя и Лагин надели фуражки, нацепили штыки и разыграли из себя дежурных, при виде которых младшие кадеты должны были тянуться. Было очень весело ходить взад и вперед, показывая свою власть. Когда Митя и Лагин беседовали с Куньим Мехом, из церковного зала показался генерал. Они перетрусили, сорвали поскорее фуражки и штыки и забросили их под диван. Это случилось при всех. Они покраснели, а она, как нарочно, презвонко на всю залу засмеялась. После этого случая было очень стыдно с ней встречаться, она поднимала их на смех. Но теперь Митя решил - пусть смеется, только бы смеялась и позволяла смотреть ей в глаза.