Леонид Зуров - КАДЕТ

Митя помолчал. Аня глядела на него, широко открыв глаза.

- Ну, ну, дальше, Митя, и что же?

- «Ну что, заморозился совсем? - остановившись против меня, спрашивает. - И что я теперь ротному скажу? Нашелся, мол, явился…» Ушел за ротным, а я думаю: нужно мать предупредить. Позор. Из корпуса вышибут. Все смеяться будут… Вдруг шаги. Дежурный кадет, капитан и ротный. А ротный наш, Аня, добрейшая личность, да они оба хорошие, только первый разносить здорово любит, а ротный мягче. Пришли, на меня нуль внимания. А я без сапог стою. «Бегом в лазарет! Спросите от моего имени бутылку красного вина и что нужно сделать для отогревания!» - рявкнул ротный.

Несколько выстрелов раздались за Волгой, один за другим. Аня вздрогнула всем телом и прижалась к Мите. Он прислушался.

- Это ничего. На окраине стреляют… Так вот, думаю, дело приняло благоприятный оборот. Ура, медицина! Я сразу размяк, кисляем стою… А тут офицеры отвернулись, кадеты прибежали после вечерних занятий… «Ты скажи, - шепчет Семенов, - что пошел в театр, а по дороге замерз». И говорит громко: «Вот видишь, а ты еще не хотел со мной ехать на моем лихаче». «Зачем?» - спрашивает Семенова ротный. «Да я его на улице полузамерзшего встретил». - «Вот как! Вы отвезли? Молодец!» Положили меня в лазарет; правда, немного лихорадило, одеяло дали горячее, доктор пятки йодом намазал. Бутылку вина я за ваше здоровье, Куний Мех, выпил. Честное слово.

- Забавный вы, Митя, - сказала тихо Аня. - Ну, продолжайте, дорогой.

- Выпил я бутылку красного вина, пришел офицер. Я кислую рожу строю. «Как вы себя чувствуете? Вы до сих пор не привыкли к шинели?» - «Да, я дома в меховой шубе всегда ходил». Но ротного провести не мог. Улыбается. «Вот вам, - говорит, - современная выпускная молодежь. Шубу носит, а по кабакам шляется». Обидно мне, что он так говорит… Я и отвечаю: «Я в кабаке никогда в жизни не был». «А где же вы путешествовали?» - «Да я просто так, гулял». А он улыбается. Вот, Аня, и все.

- Так вы, Митенька, из-за меня пострадали, - участливо сказала она и положила свою руку на рукав его шинели. Он взял ее руку и, отстегнув перчатку, наклонившись, поцеловал нежную ямку запястья. А она, словно во сне, дала ему вторую руку, и, когда он, забыв все на свете, целовал их, Аня печально смотрела на Волгу в дальний, едва видный берег.

- А вы знаете, Куний Мех, - оторвавшись, сказал он, приблизив к ее глазам свое лицо. Она посмотрела на него, улыбнулась и повела плечом. - Мы теперь часто будем с вами встречаться. Ведь вы позволите, Аня? Вы, ей-Богу, хорошая. Нет, я правду говорю, я не лгу, - сказал он, подняв лицо. - С вами легко. Я страшно рад, что… тогда ноги заморозил. Право.

Она посмотрела на него и тихо, счастливо засмеялась. А в Волгу падал снег. Он уже мягкими шапками покрыл луковки церквей, старые барки, и, когда стрельба звучала на окраинах, снег смягчал эти резкие звуки, от которых вздрагивала Аня. И было в тот вечер, в той прерываемой стрельбой тишине, что-то предостерегающее и глухое, чего не почувствовали они.

Переворот произошел неожиданно. Утром грузовики, гремя, прошли мимо корпуса. За машинами бежал народ и хватал на лету белые бумажки. Днем по Московской улице шли рабочие без шапок и пели. Высокий узкогрудый человек нес знамя, и ветер трепал полотнище и шатал знаменщика. Пехоту вел солдат в офицерской шинели, его папаха была обвязана красной шелковой лентой. Шел он, держа в руке острием вниз обнаженную шашку. За пехотой тащили скользивший по обледенелым камням пулемет. Крича, бежали мальчишки.

Кто- то из толпы бросил в окно корпуса кирпич. Кадеты схватили штыки и поленья и хотели броситься на толпу, но офицеры удержали их, закрыв все двери.

Быстро вставили новое стекло. Маленькие кадеты растащили замазку и, сделав из нее шарики, стреляли ими из бумажных трубок.

Корпус зажил ночной, нервной жизнью. На крыше был выставлен пост, ночью шли нескончаемые разговоры, кадеты занимались спиритизмом, в темноте гоняя блюдечко, расспрашивали про своих близких. Связь с городом, офицерами и дядьками окончательно порвалась.

Прибежавший из Петрограда юнкер Владимирского училища Вилинов, нервно вскидывая кисть руки, рассказывал мальчишкам о тех жутких днях, когда восставшие били по училищу из орудий, ревела толпа, а юнкера, слушая визг пуль, пустые грохоты пушек и крики «Бей юнкарей», лежа отстреливались. Он рассказал про жуткую обреченность и бесславные смерти, как рвали погоны, вышибали прикладами зубы и отрубленные драгунскими шашками головы насаживали на копья железной решетки, что по Гребецкой; как томительно было ожидание смерти, как скучно в те дни по петроградской мостовой мела подхваченная ветром сухая поземка.

Мальчики, замирая от надтреснутого голоса

Юнкера, взволнованно следили за жуткими взлетами его белых тонких рук.

Когда Вилинов кончил, Митя вполголоса спросил юнкера артиллериста Агафьева, который все время сидел молча:

- А вы как?

Агафьев вернулся из Петропавловской крепости. Тик часто дергал его лицо и резко сводил черные, сросшиеся над переносицей брови. Он явился в корпус в обтрепанной солдатской шинели, обросший клочковатой бородой.

- Я, - ответил, посмотрев на Митю пустыми глазами, Агафьев, - я у стенки стоял, а матрос наганом перед глазами водил… Я ему крикнул: «Расстреливай! Я вас терпеть не могу! Вы сволочь!» А он наган опустил и сказал: «Я тебя отпущу. Ты, молокосос, не выказал страха…»

Когда манифестация рабочих проходила мимо корпуса, в ясный, сверкавший снегами солнечный день кадеты открыли окна настежь, и духовой оркестр грянул и понес отважно и вольно русский гимн, и в медные торжественные звуки труб вплелись сотни молодых голосов.

- Боо-о-оже, Царя храни…

Митя, стоя у окна, обняв Лагина за пояс, пел до хрипоты. В их глазах были видны слезы, и соприкасавшиеся руки дрожали.

- Царствуй на славу, на славу нам…

- Там-там, там-там, - пели, звеня, трубы…

Толпа текла мимо, словно затканная черным туманом. Ее многоликая вражда была обращена на корпус.

В начале ноября знакомый офицер из автомобильной роты позвонил по телефону в корпус. Его голос был тих и часто рвался.

- На Корзинкинской фабрике… Вы меня слушаете?… да-да. Собирается карательный отряд… на корпус… Весь гарнизон против вас… Дело серьезное…

Перепуганные офицеры быстро выдали кадетам отпускные билеты.

Вечером Митя и Лагин добрались до знакомого деревянного дома. Снег, мягкий и пушистый, ложился на их фуражки и плечи. Аня вышла, кутаясь в платок.

- Здравствуйте, раздевайтесь, - сказала Она. - Только, ради Бога, тише, отец спит.

- Анечка, из Ярославля мы уже… - сказал ей Митя. - Пришли проститься.