Виталий Коротич - Двадцать лет спустя

Очень люблю замечательного петербургского поэта Николая Гумилева, и первым моим желанием в «Огоньке» было наконец издать его, расстрелянного и запрещенного советской властью. Я даже решился использо вать в этом случае проверенную тактику - «козырных предисловий». Когда-то в Киеве я смог таким образом издать настрого запрещенный роман Марио Пьюзо «Крестный отец», снабдив его предисловием генерал-лейтенанта милиции, которое мы ему сами и написали: «Автор в силу ограниченности не поднимается, но тем не менее он помогает понять всю бесчеловечность…» и так далее. Для Гумилева я заказал предисловие Владимиру Карпову, Герою Советского Союза, возглавлявшему Союз писателей. Он написал все, что надо, и мы одновременно выпустили книжечку в библиотечке журнала, а также большую подборку Гумилева в номере. Бог не выдал, цензура не съела. Но когда меня вдруг пригласил к себе в кабинет всевластный Егор Лигачев, вторая фигура в ЦК партии, ортодокс из ортодоксов, я решил, что мой оптимизм может оказаться чрезмерным. Я вошел в кабинет на цыпочках, напряженно слушал, а Егор Кузьмич расспрашивал, как пришла в голову идея издать расстрелянного поэта и почему это удалось. Поговорив, он подошел к двери кабинета и раздвинул над ней едва заметную полку: «Я уже много лет ксерокопировал стихи Гумилева, где только мог доставал их и сам переплел эти тома для себя». В сафьяновом переплете с золотым тиснением странный «самиздатский» Николай Гумилев в двух томах лежал на ладони второго секретаря ЦК. Вот уж чего я не ждал! «Почему вы не велели опубликовать его легально массовым тиражом?» - наивно вопросил я. «Сложно это…» - загадочно сказал Лигачев и начал прощаться.

«Огонек» делался весело, иначе он не смог бы стать любимцем самых разных людей. Нас обожали миллионы читателей, передававших номера из рук в реки, но нас терпеть не могли многие зажравшиеся чинуши. Помню, как я шел на XIX Всесоюзную партконференцию, где была создана специальная комиссия во главе с секретарем ЦК Разумовским для расследования обвинений в коррупции, которые журнал выдвинул в адрес нескольких цековских деятелей. Люди на улицах Москвы хлопали по плечу, жали мне руки: «Держись!», но чем ближе я подходил ко Дворцу съездов, тем холоднее мне становилось, а когда я вышел на трибуну партконференции, из зала поперло холодом, как из погреба.

История это известная, ее показывали по всем телеканалам. Я всегонавсего передал Горбачеву конверт с делами четырех высокопоставленных партийных чиновников, которых надо было допросить, но следователям допроса не разрешали. Чиновники служили в ЦК КПСС, а это значило, что их нельзя тронуть без разрешения ЦК. Горбачев позже сказал мне: «Не раскачивай лодку!» Вот и все. Горбачев, хороший человек, уважавший «Огонек», тоже не был всесилен…

Наше общество сосредоточено на ожидании. Одно время - на директивном ожидании коммунизма, затем - на ожидании освобождения от него, а чуть позже - на очередном ожидании счастливой жизни и мудрых правителей. В 1991 году я написал и выпустил в нью-йоркском издательстве «Liberty» книгу эссе «Зал ожидания». Позже так назвал свою последнюю книгу Булат Окуджава. Еще я видел это название на диске какой-то рок-группы. Видимо, словосочетание носилось в воздухе. Многие живут, прохаживаясь по залу ожидания, пытаясь понять, что и в какую сторону движется, оглядываются, выслушивают дорожные истории друг друга. В интервью режиссера Андрея Кончаловского я прочел, что он очень рад: ему удалось вскочить в последний вагон уходящего поезда. Я никуда не вскакивал. Если приходилось пропускать нужный эшелон, то в дальнейшем старался, чтобы поезда сами притормаживали возле меня, а машинисты знали меня по имени и в лицо. Кроме того, всегда следует знать, чей именно паровоз вперед летит и на чьем топливе.

В самом конце 80-х несколько раз звонили из ЦК КПСС, настаивая, чтобы «Огонек» дал интервью с лидером только что учрежденной Либеральнодемократической партии Владимиром Жириновским. Заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК Владимир Севрук прямо за грудки нас хватал, доказывая, что КПСС позволила создать в своем присутствии новую партию, которую надо обязательно поддержать. Ах, какие это были пассажи!

В поддержку партии с такой биографией мы не дали ни слова.

19 августа 1991 года я должен был лететь из Нью-Йорка в Тайбэй, столицу Тайваня, чтобы взять интервью у президента тамошней Китайской Республики. Проект этот был скандален, в нашем МИДе меня всячески отговаривали от поездки: никто еще не брал интервью у официальных лиц из правительства китайских сепаратистов. Но я был готов к перелету, газета China Times купила билет, с президентом непризнанной Пекином страны было обо всем договорено. Мне хотелось сделать прощальный подарок «Огоньку», потому что я очень устал, сил для работы в редакции не осталось, ситуация в России менялась, к власти уверенно шел Борис Ельцин, с которым я работать не собирался, и поэтому подписал свой первый контракт на преподавание в Америке. Все это казалось несокрушимо логичным только до того мгновения, когда в ночь на 19 августа у меня зазвонил телефон и Лариса Силницкая с радио «Свобода» сообщила мне о путче. Что было делать? Лететь на Тайвань? А если в Москве события серьезны, то куда я денусь из города Тайбэя - у меня ведь одноразовая американская виза, которая будет погашена при отлете из нью-йоркского аэропорта. В общем, тайваньский вояж отменился…

Оказалось, что в таком положении не один я. Юрий Афанасьев, Гарри Каспаров, Галина Старовойтова и кое-кто еще тоже были в удалении от Москвы. Меня тут же забрали выступать на телестулию CNN, а вечером 19 августа я поехал для участия в программе Мак-Нила - Лерера - одном из самых популярных новостных ток-шоу. Я говорил из нью-йоркской студии, изрекая возмущенные банальности про путч и про то, что «народ не потерпит»… В вашингтонской студии было иначе - там выступал беглый советский гэбэшник, закамуфлированный для неузнаваемости, в парике и темных очках. Он сразу же замахал руками и сказал, что ерунда это, а не путч. «Мы же специалисты, - воскликнул он. - Кто, скажите на милость, совершает перевороты в понедельник? Государственные перевороты делаются в пятницу или в крайнем случае в субботу. Это же элементарно! Вначале надо всех, кого положено, арестовать, захватить почту, телеграф, все, что надо, и везде выставить патрули. Люди, когда в понедельник придут на работу, должны понять, что царят власть и порядок. Перевороты в рабочие дни не делаются. Это непрофессионально!» Ближайшие события подтвердили, что беглый специалист по переворотам был прав. Путч захлебнулся, я полетел в Москву, где редакция устроила прощальный бал, а в журнале напечатали в мой адрес благодарственное письмо.