Шараф Рашидов - Сильнее бури

Погодин остановил свой мотоцикл.

- Садись, Суванкул. Подвезу.

Суванкул окинул мотоцикл критическим взглядом и, вздохнув, пробасил:

- Пожалей свою машину, директор!

- Ничего, ради такого героя я готов рискнуть даже мотоциклом!

- Тогда пожалей меня.

- Ты-то чем рискуешь?

Лицо тракториста расплылось в широкой, довольной улыбке. Радуясь поводу пошутить, он пояснил:

- Ведь мне придется нести на себе твою машину, если я попробую на нее сесть!

Погодин, сделав вид, что перепугался, торопливо завел мотоцикл и, махнув Суванкулу рукой, крикнул:

- Не буду испытывать судьбу, еду один. Догоняй!

Мотоцикл быстрее джейрана помчался вперед, а Суванкул широким шагом двинулся следом…

Так получилось, что в то утро, когда Айкиз наедине со своим горем и своими думами сидела у родника, на полевом стане, общем для трех бригад: Муратали, Бекбуты и Керима, собрались многие из ее друзей.

Но первыми явились сюда Муратали и Михри. Старик считал, что бригадиру и звеньевой стыдно приходить в поле, когда все остальные дехкане уже в сборе. «Не бригада должна меня встречать, а я - бригаду», - часто говорил он дочери. В эту ночь ночевали они не дома, а в Алтынсае, но Муратали, по давней привычке, чуть свет уже был на ногах. Они пришли на полевой стан даже раньше обычного.

Полевой стан казался островком в море дружно цветущего хлопка. Ближе к краю обширной, с притоптанной травой, площадки высилось простое, но красивое в своей простоте строение под легкой шиферной крышей. В одной из его половин, закрытой, размещались обычно дети, которых матери брали с собой на работу. Другая половина напоминала по виду просторную, открытую с трех сторон террасу. Здесь всегда было свежо, уютно, на столах лежали газеты, журналы, книги, от столба к столбу тянулся яркий кумач лозунгов. Позади строения прятался хауз, окруженный ивами, молодыми, но уже дающими тень. Неподалеку лоснился под утренним солнцем ровный, асфальтированный прямоугольник хирмана, где во время сбора складывали хлопок. Перед строением разноцветными огнями горели цветы. Рядом с цветником находилась доска, на которую кнопками прикрепляли свежие номера газет. Сейчас там висела уже успевшая пожелтеть от солнца газета со статьей Уткыра. Михри до этого удалось посмотреть ее только мельком, до конца статью она так и не прочитала, а разговоров вокруг статьи за эти дни не было: о другом думали, о другом говорили алтынсайцы. Теперь же Михри, поджидая колхозников из своего звена, подошла к газете и внимательно прочитала статью. Чем дальше она читала, тем строже, суровей сдвигались ее брови. Наконец широкие их концы слились на переносице в пушистое темное пятнышко.

Муратали, сидя на скамейке, точил кетмень. Михри слышала ровный скрип бруска. Дочитав статью, она резко повернулась к отцу и, еле сдерживая слезы и возмущение, тихо сказала:

- Отец! И не стыдно вам?..

Муратали положил брусок на скамейку и непонимающе уставился на дочь.

- Ты о чем? Мне, слава аллаху, нечего стыдиться.

Он все еще не опомнился от событий последних дней. Вид его был печален, сосредоточен, задумчив. Он ответил спокойно, без обычной своей ершистости. Но Михри это спокойствие показалось вызывающим.

- Как, отец? В вас и теперь не заговорила совесть? Как же это вы одним говорите одно, дру- тим - другое? Вы же всегда хвалили Айкиз за то, что она надумала поднять целину! Вы же… ;- Постой, дочка! Я ведь и не отказываюсь от своих слов.

Михри приложила пальцы к губам и с каким- то испугом посмотрела на отца. В глазах у нее блестели слезы, слезы обиды, боли, недоумения. Она любила отца за прямоту, за непоколебимую честность, а он, оказывается, способен на лицемерие. Он кинул камень в Айкиз, а теперь прячет руки за спину. Чуть не рыдая, Михри воскликнула:

- Значит, вы не побрезговали заведомой клеветой, чтобы досадить Айкиз,. отомстить ей - уж не знаю за что!

Муратали наконец не вытерпел, раздраженно стукнул кетменем о землю.

- Что ты плетешь! Какая змея тебя ужалила?

- Ложь и клевета страшней змеиного яда!

Михри показала рукой на газету. - Что вы наговорили Уткыру, отец?

Муратали еще не читал газету со статьей «Пси- донима». Он пожал плечами и, опять успокоившись, ответил:

- Я сказал ему, что нош моей не будет в новом кишлаке. И тебе говорю: старый халат, пусть с сотней заплат, милей нового…

- Айкиз не заставляла вас переселяться!

- Верно, - миролюбиво согласился старик. - Не заставляла. И не может заставить. Так я и сказал Уткыру.

- Так и сказали? Так и сказали?.. А это что? Тут черным по белому написано, - и Михри вслух прочла: - «Действия Умурзаковой, продиктованные ее административным рвением, осуждают лучшие хлопкоробы Алтынсая. Один из прославленных бригадиров, Муратали, жаловался, что Умурзакова превышает свои права. «Умурзакова гонит нас с земли предков», «Буря чуть не погубила хлопок», - эти слова скупого на речь бригадира звучат как суровый приговор всей деятельности Умурзаковой, не считающейся с интересами дехкан».

Муратали не верил своим ушам. Он подошел к дочери и сам прочел то место в статье, которое только что прочла Михри. На стане уже начали собираться дехкане. Пришли Керим, Погодин, Бекбута, Халим-бобо, Суванкул… Когда Муратали оторвался от газеты, он увидел устремленные на него глаза односельчан, строгие, недоумевающие. Михри тоже оглянулась и, опустив голову, прошептала:

- Стыдно перед людьми, отец…

Муратали растерялся. В первые минуты он не нашелся даже что возразить. Тем, Кто читал статью, старый бригадир мог и впрямь показаться соучастником, единомышленником недругов Айкиз. Уткыр приводил его слова, и слова эти - или почти такие же, как эти, - действительно были им сказаны. И все-таки то, что написал о нем газетчик, было неправдой - неправдой от начала до конца1 Муратали хотел объяснить дехканам, как все было на самом деле, но подумал: «Если дочь ему не верит, поверят ли остальные?» Он обвел собравшихся просящим о доверии взглядом и, заметив в толпе Керима, почему-то решил обратиться к нему:

- Ты читал эту статью, Керим?

Юноша молча кивнул. Кивок был сочувствующим, ободряющим.

- И ты веришь тому, что там сказано обо мне?

- Нет, Муратали-амаки, - твердо произнес Керим. - Я не верю ни одному слову Уткыра.

Муратали облегченно вздохнул и продолжал:

- Ты же знаешь, старый Муратали никогда не кривил душой. Я могу накричать, поспорить, а лгать я не умею, Керим. Ложь - страшнее змеиного яда. Так сказала моя дочь, а слова эти я вложил з ее сердце. Помнишь, Керим, ты пришел ко мне с умным советом, а я прогнал тебя прочь? Так вот, я все-таки сделал, как ты говорил, и не стыжусь в этом признаться. Я всем готов повторять: Керим - хороший хлопкороб, не грех иной раз послушаться его совета!