Шараф Рашидов - Сильнее бури

У Айкиз упрямо и решительно сдвинулись брови, еще резче выступила складка над переносицей.

- Не удастся Султанову спрятаться! Его надо послать на низовую работу, чтобы он на глазах у народа искупал свою вину перед ним. Так я и поставлю вопрос перед райкомом. Перед вами, товарищ Джурабаев!

- Так и надо, Айкиз! Будь до конца непримиримой! Тогда не останется на нашем большом поле ни одного сорняка. Кстати, Абдуллаев мне заявил: «Дался, говорит, тебе этот Султанов. Ведь тебе-то он больше не будет мешать. Мы уберем его из твоего района». Утешил, называется! Но когда я вижу, что в машину вставляют сработанную деталь, все во мне протестует! Для меня неважно, я ли эту машину обслуживаю, или кто другой. Нельзя нам, коммунистам, жить по принципу: было бы мне хорошо, а сосед пускай сам о себе заботится.

Они поднялись на холм, с которого когда-то обозревал свои владения Кадыров.

Справа, словно застывшая черная лава, лежала распаханная целинная степь. Она тянулась далеко-далеко. Где-то у дальней ее кромки трудолюбивыми муравьями ползали тракторы, поднимая новые и новые гектары. Созданные за это лето степные поселки в лучах осеннего солнца, еще яркого и жгучего, выглядели празднично-нарядными.

Слева - в осеннем убранстве красовался Алтынсай. Деревья пылали буйными красками увяданья. Листва стройноствольных тополей обрела оранжево-красный оттенок. Куполообразные, словно обстриженные кроны деревьев, «сад» бронзовели, как рыжий лисий мех, урюковые сады отливали золотом, купы карагачей напоминали своей окраской огненно-алый закат. Алтынсай утопал в многоцветной кипени рыжих, желтых, золотых, алых листьев, которые ослепительно вспыхнули перед тем как сгореть. Взгляд Айкиз остановился на кирпичном здании сельсовета. Над сельсоветом вился красный флажок.

Прямо перед холмом, на котором стояли Айкиз и Джурабаев, расстилались хлопковые поля. Листья хлопка, убитые вечерними заморозками, уже опали. Поля были сплошь белыми. Хлопок, пенясь, выступал из раскрывшихся коробочек, где покоился недавно нежными лимонными дольками. В этом белопенном море медленно плыли хлопкоуборочные машины. Там, где не было машин, виднелись согнутые спины дехкан, собиравших хлопок в фартуки. В эти дни все, кто мог, вышли в поле: старики и молодые, хлопкоробы и бухгалтеры, мирабы и строителе рабочие и студенты из ближних городов. Поле пестрело различными одеждами, и по ним легкое было угадать, кто склонился над хлопковым кустом: горожанин ли, колхозник ли, сельсоветский ли служащий.

Уборка шла уже второй месяц, коробочки распахивались одна за другой. На участках, где урожай, казалось, уже весь собран, через несколько дней опять становилось белым-бело.

На дорогах в эти дни было шумно и людно. От хирманов, где сушился хлопок, тянулись арбы, доверху нагруженные тугими мешками. К хлопкопунктам мчались грузовики. По дорогам сновали газики и мотоциклы. Медленно шествовали верблюды с тюками хлопка по бокам. Садоводы везли к полевым станам дыни, арбузы, яблоки. Над землей звучали песни арбакешей, слышался скрип колес, перезвон колокольцев…

Рожденные дружным, умным трудом, на хлопкопунктах росли горы хлопка.

Айкиз с холма хорошо были видны эти громадные, в пятьсот - шестьсот тонн каждый, хлопковые бунты, высокие, как Кок-Тау, белые, как его заснеженные вершины.

Айкиз стояла как зачарованная. Теплый ветерок шевелил складки ее простенького ситцевого платья, легкую косынку, не прикрывавшую кос, лепестки цветка, который она приколола к белой жакетке.

Из этого восторженного оцепенения ее вывел Алимджан. Он подошел к ним, обменялся рукопожатием с Джурабаевым и с беспокойством, с упреком, ласково посмотрел на жену: ему казалось, что Айкиз не бережет себя, мало отдыхает, переутомляется…

- Как дела, раис? - спросил Джурабаев. - Чем нас порадуешь?

- Уборку заканчиваем, товарищ Джурабаев. Обязательства выполним!

- Молодцы! Зря, выходит, каркали Султанов и компания: за двумя, мол, зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Народ - охотник умелый и сильный!

- Мы могли бы собрать и лучший урожай…- сказала Айкиз.

- Точно, товарищ Джурабаев! - подтвердил Алимджан. - Если бы нам не вставляли палки в колеса, хлопка мы вырастили бы больше. Пропал хлопок на участке Молла-Сулеймана, сбросили часть цветов кусты на участке Муратали. Не бури нам помешали, не нехватка рабочих рук, не трудности, - помешали те, кто пугал нас этими трудностями.

- Помешали, создав трудности искусствен- ные1 - подхватил Джурабаев. - Сначала спорили с нами, спорили по принципиальным вопросам, а потом принялись умышленно чинить препятствия. И в этом есть своя логика. Если рутинер, консерватор восстает против нового, он вынужден действовать с помощью интриг. Что еще может он противопоставить законам нашей действительности? Кто борется за новое, заботится об общем благе. Кому новое не по нутру, кто видит в нем угрозу своему спокойствию, тот думает тольно о себе, о том, как бы сберечь свои привилегии. Когда такой любитель спокойной жизни вступает в борьбу против смелого плана, тот не задумывается, а не помешает ли он людям в их борьбе за счастье. Он не разбирается в средствах, готов спекулировать даже на народной беде, она ему выгодна. Если бы буря погубила весь хлопок, противники нашего плана возликовали бы: «Ага, мол, голубчики, дождались! Так вам и надо». Вот к чему можно скатиться, позабыв хоть на минуту о цели нашего дела, забыв, ради кого, ради чего мы живем, работаем, боремся, позабыв о народе, о его благе! У Муратали, вы говорите, тоже пропал хлопок?

- У него небольшие потери, - сказала Ай киз,- но сама эта история какая-то странная… Помните, вы спрашивали меня об Аликуле?

- Что-то не припоминаю… Но при чем он тут?

- Муратали, в пику своим мнимым недругам, назначил бригадиром Гафура, - этот Гафур сейчас снова в тюрьме. Аликул, по словам Муратали, одобрил его назначение. А когда я спросила об этом самого Аликула, он от всего отказался, заявив, что Муратали ни о чем ему не докладывал.

- Действительно странно… Ты сама-то что об этом думаешь?

- Я верю Муратали. Нрав у него тяжелый, но это человек честный и добросовестный. Не мог он очернить Аликула.

- Значит, Аликул хитрит?

- Н-не знаю… Я к нему приглядываюсь. ив

- Смотри, от излишней доверчивости не шарахнись к излишней подозрительности. Может быть, он ошибся в Гафуре и не решается признаться в ошибке. Это, конечно, никак его не оправдывает: ведь и этой ошибкой колхозу нанесен ущерб. Любой огрех, любой промах в работе ведет к ощутимым материальным потерям. В колхозе плохие хозяева, а колхозник недополучает за свой труд, государство терпит убытки. Растяпа доверил дело лодырю или жулику - опять-таки страдает народ, государство. Директор завода, заботясь лишь о выполнении плана, положил под сукно рационализаторское предложение - и тем унрал у государства дополнительный доход. Болтун оторвал людей от дела пустопорожней речью, - значит, украл у них время, помешал созданию реальных благ. Упущенные, вовремя не использованные возможности - это тоже транжирство. Если ты сегодйя мог сделать что-то полезное и не сделал, значит колхозник купит себе мотоцикл не завтра, а позже, зарплата у рабочего - не возрастет. Мы говорим: человек плохо работает… Но ведь тем самым он, может сам того не желая, по сути дела обворовывает народ! Вот бы каждый над этим задумался… Впрочем, я и сам, кажется, отнимаю у вас драгоценное время. Ты сейчас куда, Алимджан?