Эдуард Успенский - Каникулы в Простоквашино

Как-то неожиданно придвинулся месяц май. Только что на деревьях почки были, лужи сверкали скользкие, общая влажность была. А тут раз-два и всё высохло, листья возникли, жухлая трава зазеленела и в школе занятия закончились.

Дядя Фёдор стал в деревню проситься:

- Там кот Матроскин и Шарик меня заждались.

Мама не хотела дядю Фёдора в деревню пускать. Она говорила папе:

- Только я его отучила от деревенских привычек - бегания и мотания на велосипеде. Только я его к театру приучила, к компьютеру, к книжкам, к сидению за столом по пять часов, как он опять на волю просится.

Папа сразу сказал:

- У него то компьютера глаза квадратными получились.

Потом раскипятился и произнёс целую речь:

- Да от твоего сидения за столом он по полчаса разогнуться не может. Да от городского воздуха он совсем зелёным стал. Ему при таком маскировочном цвете в спецназ идти хорошо. Его в лесу даже свои не найдут. Пусть в деревню едет.

Мама поскрипела, поскрипела немного, но согласилась:

- Пусть.

***

Кот Матроскин и Шарик дядю Фёдора на тракторе на электрической станции встречали. Они от радости сразу на нём повисли, и все вместе на землю шлёпнулись.

Как только наши приятели сели на трактор, зелёный дядя Фёдор заявил:

- Вы как хотите, а я всё лето буду отдыхать. Я буду торжественно ничего не делать.

- Это как? - спросил кот Матроскин.

- А так. Торжественно лягу на лужайке, книгу подложу под голову и буду лежать весь июнь. Загорать, на облачка смотреть.

Матроскин говорит:

- Ой, я сейчас приеду, только свёклу доварю, Мурку мою подою, в магазин сбегаю, за свет заплачу, кое-что стирану... И тоже буду торжественно отдыхать весь июнь. И ещё июль прихвачу.

- Не-а, - говорит Шарик. - А я буду всё лето работать. У меня летом самый фотосезон.

И верно, Шарик летом со своим фоторужьём не расставался. Он мог его с закрытыми глазами, как автомат Калашникова, разобрать, протереть и снова собрать.

- Твою беготню с фотострелялкой и работой назвать нельзя, - сказал Матроскин. Так, сплошное скакание по полям.

В общем, скоро дядя Фёдор улёгся на поляне - книжка под голову. Шарик рядом лёг, потом и Матроскин пристроился. Тут Печкин идёт со своей почтой.

- Чего это вы тут делаете?

- Мы ничего не делаем. Торжественно.

- Это как торжественно? - спрашивает Печкин.

- А так, - говорит Матроскин. - И вызывающе.

- Они весь июнь так собираются торжественно ничего не делать, - говорит Шарик.

- Ой! - кричит Печкин. - Я сейчас только почту разнесу и тоже к вам присоединюсь. Мне очень нравится такое торжественное занятие.

Скоро он к ним присоединился. Расстелил свой плащик, и у них беседа началась.

- Меня вот что беспокоит, - говорит Матроскин. - Моя корова что-то стала мало молока давать. Всё думаю, как надои увеличить.

Печкин сказал:

- Сейчас в Европе новые методы применяются. Это я в журнале прочитал. Надо коровам музыку ставить перед носом. Тогда они сразу больше молока давать начинают.

- Какую музыку им надо ставить? - спрашивает Матроскин.

- Я не запомнил, - говорит Печкин. - Что-нибудь с травяным уклоном. Например, вальс цветов или что-нибудь Сен-Санса.

- А Сен-Санс-то здесь при чём? - удивился кот.

- Не знаю. Может быть, чем-то с сеном связано.

- Надо весёлую музыку ставить, - говорит Шарик, - чтобы молоко не скисло.

- Чего тут долго думать, - говорит дядя Фёдор. - У нас одна только музыка и есть. Я на чердаке проигрыватель видел со старыми пластинками. Пробуй, Матроскин.

Матроскин сразу свой торжественный отдых прекратил и на чердак полез проигрыватель доставать.

Он его быстро нашёл, нашёл ещё несколько пластинок. Быстро всё это на табуреточке к Муркиной двери пристроил и пластинку завёл. Там певица по фамилии Шульженко песню пела про валенки.

Корова Мурка песню про валенки не очень поняла. Она из сарая выглянула и обратно в сарай ушла сено дожёвывать.

Вторая песня была "Калинка-малинка". Она бурёнке больше понравилась. Бурёнка её всю до конца дослушала. Но опять ушла.

Матроскин, чтобы её привлечь, рядом с проигрывателем несколько овощных пирожных положил.

- Молока сегодня будет! - решил он. - На всю деревню хватит!

Однажды, когда наши друзья в очередной раз торжественно ничего не делали, Шарик и Матроскин поспорили - люди какой профессии больше всех зарабатывают.

Шарик напирал на то, что больше всех министры получают и президенты разные:

- Их государство обеспечивает.

Матроскин говорил, что олигархи. Потому что они сами себя обеспечивают.

- Они сами себе сколько хотят, столько и платят.

Дядя Фёдор утверждал, что больше всех зарабатывает тот, кто умеет интересно жить.

- Можно без всяких денег в путешествия ходить. Книжки интересные читать. С друзьями у костра сидеть. А бедные министры и олигархи ничего, кроме своих компьютеров, не видят.

Почтальон Печкин свою линию гнул:

- Больше всех разные поэты зарабатывают. Вот я помню, в газетах читал, что поэтам за одну строчку рубль - нет, доллар сорок платят.

- Это как так за одну строчку?

- А так. Сочинил ты такую строчку: "Стою на полустаночке". Раз - и тебе доллар сорок. Понятно?

- Понятно.

- Придумал дальше: "В красивом полушалочке" - тебе ещё доллар сорок. Понятно?

- Понятно.

- "А мимо проезжают поезда" прибавил - уже больше четырёх рублей вышло.

Дальше Печкин одновременно пел и считал:

А рельсы, так уж водится,

У горизонта сходятся...

Ах, где ж вы мои прежние года?

Ах, где вы мои прежние года?

В результате у него за все строчки восемь рублей сорок копеек заработка получилось.

Эта арифметика Шарика потрясла. Куда бы он ни шёл теперь, он всегда губами шевелил:

Люблю грозу в начале мая -

Рубль сорок.

Когда весенний первый гром -

Два восемьдесят.

Полурезвясь, полуиграя -

Четыре двадцать.

Грохочет в небе голубом.

Пять рублей, то есть пять долларов шестьдесят копеек получается. Надо же, а я даже до остановки не дошёл.

Как раз в это время в соседнюю деревню Троицкое стихотворный поэт должен был приехать. На клубных расклейках было написано: "Состоится встреча с поэтом Юрием Энтиным - "Стихи последних лет".

И кое-где большие афиши были расклеены.

На афише была фотография поэта, где он радостно кого-то приветствовал. То ли самолёты, то ли народ. Была в нём какая-то потусторонняя отрешённость и возвышенность. Короче, было ясно, что это настоящий поэт, а не халтурка какая-то.

Стихи последних лет троицких особенно не интересовали, а сам поэт заинтересовал - больно непривычный уж был мужчина: совсем тощий и весь в волосах.