Vlad - Русская Жизнь 17.12.08 Скандал

…Спрашиваю, что за шрам на лбу. Объясняет: эпилепсия. Началась в 12 лет – одноклассник ударил портфелем по голове. «Правда, у меня нечасто бывают приступы – в среднем один раз в девять месяцев». «Нечасто! – из-за угла отзывается гдовская бабушка, – да как разбивается-то! Где стоит, там и падает. Лоб разбит, затылок разбит…» Самое неприятное – приступ начинается без предвестников, невозможно приготовиться. Один раз упала в ванной – маленькая Ульяна испугалась, стала звать соседей, никто не пришел, пошла стучать в двери – никто не открыл; слава богу, вернулся муж. Перелом ключицы, компрессионный перелом позвоночника. Конечно, надо оформлять инвалидность. Врач говорит – «ну, у вас такая маленькая эпилепсия, легкая». Она трогает сломанную ключицу и думает: в самом деле, бывает же и хуже. Из городского центра предлагают бесплатные лекарства, например, феназепам. Они бы еще аспирин предложили. На лекарства Ковалевы зарабатывают, у мужа бывают подработки, он в самом деле очень хороший мастер, оформлял Дворец приемов правительства Ленобласти, дворец бракосочетаний на Петроградской, – Алена говорит об этом с гордостью. Очередь на эпилептограмму – полгода. Надо оформлять инвалидность, уходить из дворников – уже ясно, что никакой служебки не будет.

Слишком болезненный, вызывающе достоевский антураж, думаю я. Так тривиально – но что делать, если василеостровская коммунальная реальность навязчиво совпадает с петербургским мифом: и окно выходит в безнадежную серую стену, метр ширины, наверное, можно рукой достать, и на улице – «человеконенавистный петербургский день с семью различными погодами, из которых самая лучшая в одно и то же время мочила и промораживала» (Лесков), и сама Алена – не пробивная провинциалка, как думалось вначале, но «очень барышня» – подчеркнуто учтивая, тонкая до синевы, прозрачная той синеватой, мглистой прозрачностью, по которой издавна опознают невских жителей, с медленным, слегка грассирующим церемонным голосом, – и с веселой беловолосой Василисой, попеременно требующей то грудь, то книжку. Как ни сопротивляйся клише, как ни высмеивай общие места, – все они здесь, собрались и блажат наперебой: суицидный двор-колодец, неистребимый Мармеладов, россыпь детей, падучая болезнь, как у Нелли из «Униженных и оскорбленных», – поразительно, с какой угрюмой, маниакальной настойчивостью позапрошловековой Петербург воспроизводит себя в этом модерновом доходном доме (построенном всего-то сто лет назад), в этих совсем молодых людях, дружащих с интернетом и изъясняющихся на хорошем русском языке. Все не литература, но дурная литературщина, – словно с другого конца Большого проспекта, с 1-й линии, где жил Достоевский, протянулся по горизонтали, как провод, его нескончаемый нерв, – и длится, и дребезжит, и не обещает закончиться. Здесь уже узкая, без пролетов, парадная, но все те же бесконечные лестницы, лохматые черные двери, канонические запахи («как из немытой мясорубки воняет в черном Петербурге», писал Лев Лосев) – разве что приезжий обнаружит сырое обаяние безбытности, некротический привкус истории. Я спускаюсь по лестнице, на нижнем этаже распахивается дверь, краем глаза вижу белые евроремонтные красоты. Все правильно: дворцы и хижины, все как везде.

Коммуналка Ковалевых, несмотря на престижность Большого проспекта, относится к неразменным – риелторы давно поставили крест на многонаселенных муравейниках. 14 прописанных человек да глухие окна – это чрезмерно. Всего в Петербурге 116 тысяч коммуналок, 40 процентов – в центре.

В книге «Петербургские доходные дома» Е. Юхнева цитирует статью врача М. И. Покровского «Вопрос о дешевых квартирах для рабочего класса» из «Вестника Европы» за 1901 год: «Рабочее население живет теснее, чем мертвые на кладбищах, где на каждую могилу приходится 4 кв. м». Ковалевым не хватает как раз девяти метров до могильного простора. По данным городских переписей, в конце прошлого века в каждой петербургской квартире в среднем проживали по 7, 2 чел., – и Петербург считался самой плотнонаселенной из всех европейских столиц. Гигиенисты измеряли не площадь комнаты, но кубометры воздуха на каждого человека и фиксировали в окраинных районах предел, за которым наступает удушье. Врач Покровский, конечно, не мог предвидеть коммунальный уклад и квартиру с 14 разносословными жильцами.

Впрочем, Алена твердо убеждена, что ее вариант не самый тяжелый. Свекровь ее Раиса Михайловна живет в 14-комнатной коммуналке, но и это не предел, есть и по 20. Ну да, ну да, XXI век, инвестиционные прорывы, небывалые темпы жилищного строительства. Власти Петербурга объявляют о намерении расселить все коммуналки к 2016 году, – и это звучит также утопически прекрасно, как «отдельная квартира для каждой советской семьи к 2000 году».

Но не напрасно она стояла на государственном декабрьском ветру.

Не напрасно.

Администрация Василеостровского района подумала и предложила компромисс: две комнаты в другой коммуналке на условиях коммерческого найма. Сейчас Ковалевы платят 3 тысячи за комнату, будут платить пять или шесть. Вообще-то вдвое больше. В конце декабря или начале января должны предложить варианты. Срок найма – 5 лет. Счастье. Удача. Покой.

Не бог весть какое благодеяние, с одной стороны.

Но с другой – несомненный жест доброй воли и искреннего сострадания.

Почти не сомневаюсь: если кто-то вздумает повторить опыт Ковалевой, он ничего не добьется. Потому что прецедент Ковалевой, конечно, опасен и разорителен для власти. Власть, показавшая приличное социальное лицо вместо социальной хари, конечно, сильно рискует. Если выйдут на трепетный запах надежды тысячи матерей, вынужденных заслонять детей от бьющих, пьющих и спившихся спутников жизни, десятки тысяч семейств, из последних сил зарабатывающих на съемную комнату, выйдут задыхающиеся жители совсем уж бескислородных коммунальных сот, выйдут многодетные, у которых одна постель на троих, – что им ответит власть, чем поможет? Субсидией в семь процентов от цены квартиры, стендом «Знай свои права», советом взять в руки удочку и пойти ловить рыбу?

История Алены Ковалевой, эта горькая и робкая победа, состоялась тихо, без фанфар и софитов. Ее невыгодно тиражировать, проявления человечности – даже такие умеренные – ставят слишком много проклятых вопросов, заставляют задуматься о скрытых масштабах бытовых бедствий, о неразрешимой тесноте и бессмертии ванн с черными днищами, о необходимости сверхусилия только для того, чтобы обезопасить своих детей. О том, что все решается – если решается – через надрыв, отчаяние, голый нерв, невыносимое слово «бомжи» под фотографией трех красивых детей.