Хель - Цикл Спектр

Закат был красным в день, когда родился Арес, словно бы небо вобрало в себя всю ту кровь, что пролилась в прошедших и будущих войнах. Или же то была бессмертная кровь Геры, даровавшая жизнь новому богу.

Закат был красным, и солнце, заливаясь багрянцем, неспешно уходило за горизонт. Колесница Феба пронеслась на его фоне: статный бог, подгоняемый Бореем, уходил следом за светилом, завершая свой сегодняшний путь. Завтра, должно быть, будет ветрено.

Зевс склонился над покрасневшим от крика сыном, молча провел большой ладонью по голове, едва тронутой редким темным пушком. Супруга тревожно следила за громовержцем, готовая удержать его руку от жестокого удара, свойственного прежде лишь Кроносу. Но ведь дети недалеко уходят от своих родителей.

– Он будет слабым, – изрек верховный бог, не отводя взгляда от сжимающего кулачки Ареса. Бессмертная прерывисто вздохнула и не сказала ни слова. Зевс продолжил сам:

– Ты родила его на закате. Когда день умирает, и солнце теряет свою силу.

Он мог не говорить больше ничего.

Гера отвернулась, глядя на красные облака, стоящие над Олимпом.

Возможно, сын ее никогда не станет повелителем богов. Но в жилах его всегда будет течь то, что придаст ему сил, когда взять их больше будет неоткуда.

Зевс ушел, подметая пол бородой, а Гера заглянула в колыбельку.

– Ты будешь сильным, мой мальчик, – прошептала она, улыбаясь, надевая на шею ребенка медный кулон, закаленный в багровом пламени печей Гефеста. – Верь мне.

И крохотный бог, взрослея на глазах, улыбнулся ей в ответ.

Все горело вокруг: дома, трава, животные, люди. Последние – особенно громко: крики их разносились ветром и звучали слаще самой прекрасной музыки, играемой на Олимпе. Яркие языки пламени танцевали дикий и прекрасный танец, наслаждаться которым могли немногие.

Каллисто могла. Она сидела в стороне, жадно вдыхала запах гари и опаленной плоти, улыбалась, и в глазах ее цвели безумием оранжевые цветы. Они вспыхивали, заполняя собой радужку, поглощая зрачок, то и дело бросая лепестки куда-то за пределы взгляда, и лепестки те сползали, на мгновение обнажая дергающуюся щеку, и растворялись в воздухе, уступая дорогу следующим.

Туманная фигура выросла вдруг в эпицентре пожара. Распрямилась, развела руки в стороны, и огонь потянулся к пальцам, ласкаясь, будто собака, нашедшая хозяина. Пламя отступило от домов, оставило в покое людей, позволило уцелевшим убежать.

Каллисто вскочила, сжимая кулаки.

– Кто посмел испортить мой праздник?! – завизжала она, вертясь волчком, потому что фигура не удержалась на месте, а перенеслась ближе, становясь ровно за плечом безумной воительницы.

– Нравится жар огня? – казалось, эти слова прогудело само пламя. Каллисто завыла, кидаясь на землю, едва раскаленная добела рука коснулась ее плеча, и покатилась, сбивая огонь, побежавший по одежде.

– Чертовы олимпийцы, – дымно выдохнула женщина, справившись с пламенем. – Сегодня мой день! Моя годовщина!

Она рявкнула это, глядя прямо в глаза бога, вышедшего из огня и склонившегося к ней. От Каллисто пахло гарью и безумием, и Гефест, вытирая руки о кожаный фартук, с наслаждением вдохнул этот запах.

– Ты мне нравишься, – бесхитростно сообщил он. – Я никогда еще не встречал никого из смертных, кто любил бы огонь столь же сильно, как и я. Пойдем, моя кузница придется тебе по душе.

Каллисто завизжала вновь, отбиваясь изо всех сил, но бог был сильнее: он утащил ее вниз, под землю, туда, где зрело оружие, закаленное в самом жарком из всех горнил. А визги воительницы поспешно утонули в оранжевых вихрях, вновь отпущенных на свободу.

Поляна вся была усеяна одуванчиками. Здесь, там, под деревом, возле пня, склонившись над веселым ручейком – всюду виднелись приветливо кивающие желтые цветы. Бабочки присаживались то на один, то на другой: плененные цветом, они не могли выбрать, какой одуванчик будет лучше, какой слаще.

Заросли, скрывающие поляну с западной стороны, раздвинулись вдруг, и оттуда осторожно выглянула невысокая женщина. Светлые волосы ее были неровно обрезаны, пряди касались обнаженных плеч, а зеленые глаза внимательно глядели с загорелого лица: Габриэль из Потейдии возвращалась домой, и не было туда дороги короче, чем та, что проходила через одуванчики.

Бабочки, не замечая присутствие человека на поляне, сосредоточенно продолжали присаживаться на цветы и тут же взлетать, стремясь попробовать как можно больше нектара. Габриэль смотрела на одуванчики потухшим взглядом и вспоминала свой первый букет. Пердикус тогда подарил его ей. А несколько лет спустя уже она плела для Зены ярко-желтый венок и смеялась, пытаясь заставить воительницу надеть его. Как давно это было…

– Грусть не к лицу тебе, сказительница, – засмеялся кто-то сверху и чуть справа. Габриэль выхватила саи и резко обернулась, готовая дать отпор любому.

Солнечный бог сидел на крепкой ветке и улыбался, болтая ногами: вечный мальчик с телом взрослого мужчины.

– Ты уже думала, чем займешься? – беспечно спросил Аполлон, сверкая ярко-синими глазами. Сглотнув, Габриэль чуть расслабилась.

– Нет, – хмуро ответила она, не пытаясь гадать, почему именно этот бог встретил ее в Греции первым.

Аполлон тряхнул золотыми кудрями.

– Ты больше нравилась мне, когда улыбалась.

Габриэль вздернула подбородок.

– Чего ты от меня хочешь? – зло поинтересовалась она так, будто куда-то спешила, а бессмертный задерживал ее.

Аполлон словно и не слышал ее раздражения, не видел гневного взгляда.

– Улыбнись, – попросил он, склоняясь так, что еще немного – и упал бы, наверняка зависнув в воздухе. – Улыбнись, смертная, и я скажу, где ждет тебя Афродита.

Габриэль не знала, как она это сделала, но при мысли о богине уголки губ сами поползли вверх. Спохватившись, женщина вернула лицу уже привычное выражение скорби. Если улыбка и была кощунством по отношению к Зене, то очень коротким.

Аполлон хлопнул в ладоши, звучно, громко, довольно.

– Славно, – пропел он и улыбнулся сам. – Храм Возрождения, Габриэль. Поспеши: до новолуния лишь три дня, а тебе еще надо пересечь шесть дорог, и на седьмой ты его отыщешь.

Он исчез прежде, чем пораженная Габриэль успела что-то сказать, и только золотая пыльца просыпалась сверху, разукрашивая волосы и плечи. Сказительница закусила губу, унимая радостно забившееся сердце и поправляя лямку заплечной сумы, в которой надежно была укрыта от посторонних взглядов урна с прахом Зены.

Три дня.