QQy - Власть любопытства

—Да, интересно. Но почему Раскольников вообще начал думать об этой своей теории? Это описано достаточно подробно, но откуда у него возникла изначальная мысль, что он лучше других?

Ганнибал внимательно на меня посмотрел и чуть заметно улыбнулся.

—Люди по своей сути не могут быть равны, мужчины и женщины, умные и не очень, богатые и бедные. Обществу выгодно поддерживать иллюзию равенства и одинаковых возможностей, но Вы сами уже должны были заметить несостоятельность этих идей. А при любом неравенстве кто-то выше других, кто-то ниже, а кто-то думает, что может стать выше. Так и теория Раскольникова — суть природы человека, стремления стать лучше других, желания выйти за ограничивающие рамки.

—Но это же так не… — я замолчал, осознав, что именно хотел сказать.

—Несправедливо? — понимающе кивнул Лектер. — Но несправедливо по отношению к кому?

—По отношению к обществу, ко всем, кроме этого конкретного человека.

—А что было бы, если бы Вы были этим человеком? Вы бы тоже считали такое положение дел несправедливым? — с каким-то отстраненным интересом спросил Ганнибал.

—Я? Я не знаю… Может быть не считал бы, но…

—Вы не уверены, что сможете вовремя остановиться, навязывая свое мнение окружающим? Не сможете понять, где кончается добро, которое Вы хотите принести людям, и начинается неизбежное зло от Ваших действий?

Я смог только кивнуть в ответ, заворожено слушая его.

—В этом и заключается роль личности, вышедшей за рамки традиционной морали. Такой человек, как опытный хирург, может вырезать опухоль, сделать обществу прививку, вылечить его от болезни. Люди в большинстве своем похожи на детей, им надо преподать урок, заставить думать в нужном направлении. И ценность этого урока зависит от того, насколько широко личность способна раздвинуть свои нравственные границы.

—Но откуда мне знать, какой путь правильный?

—Вы неправильно задали вопрос. Правильно будет спросить, кто кроме Вас, может знать это? Кто еще может правильно не ограничиваться нравственностью? Кто еще способен принести эту великую жертву?

—О какой еще жертве Вы говорите? — нахмурился я.

—Это же очень просто. Кто такой Раскольников, как не человек, принесший себя в жертву обществу, самой возможности изменить его, пусть изменения были незначительны. Любая личность, улучшая что-то вокруг себя, теряет что-то внутри. Это могут быть друзья, семья, внутренние идеалы или что-то еще не менее ценное.

—Но как же можно вот так решать за других людей?

—У Вас только два пути, или Вы решаете за всех, или кто-то решает за Вас. Человек по сути своей не приспособлен к свободе и самостоятельным решениям, его всегда нужно направлять по самому лучшему пути.

—Но это же тоже так несправедливо!

—Кто мешает Вам сделать справедливым то, что кажется правильным? Возможно, люди примут это, — пожал плечами Лектер.

Я сидел в прострации и смотрел на небольшой парк, дорожки которого укутывала темнота ранних сумерек. Почерневшие опавшие листья лежали грязными пятнами, частично укрытые недавно выпавшим снегом.

—Вы когда-нибудь задумывались, что за шрам Вы получили? — неожиданно спросил Лектер, отвлекая меня от нерешительных мыслей и самокопания.

—Сюда Лорд попал смертельным проклятьем и, как говорит Дамблдор, любовь моей матери отразила его, оставив мне только шрам, — рассеянно пояснил я.

—Но Вы же говорили, что он иногда болит и кровоточит.

—Ну да, он как-то связывает меня с Лордом.

—Я хочу предложить Вам пройти обследование мозга, было бы интересно посмотреть, как он работает. У меня есть знакомый, он мог бы нам помочь, например, завтра.

—Почему бы и нет, но вряд ли мы увидим что-то необычное, — пожал плечами я.

Какое-то обследование сейчас меня мало волновало, я никак не мог определиться со своим местом в мире и взятыми на себя нравственными ограничениями и обязательствами. Что я могу и не могу позволить себе сделать? Где проходит эта граница между справедливым и несправедливым, добром и злом? Существует ли она вообще или я просто выдумал ее для собственного спокойствия?

В традиционно задумчивом состоянии я попрощался с Лектером и переместился в Хогвартс.

На следующий день, в воскресенье, я выбрал момент и переместился в прихожую Лектера. Ганнибал отвез меня к своему знакомому, который согласился обследовать мой мозг. Получив результаты обследования и разъяснения, я попрощался с задумчивым и явно разочарованным Лектером и переместился обратно в Хогвартс. Никакой особой тайны, помимо привычных предосторожностей, я из своего путешествия не делал. Оставалось надеяться, что Дамблдору оно не будет очень интересно. В любом случае результаты были настолько путанными и неясными, что скрывать их не имело никакого смысла.

Войдя в гостиную Гриффиндора я устало опустился в кресло и хотел вернуться к недочитанной книге, но был атакован взволнованной Гермионой. Она вела себя очень нервно и возбужденно, но отвечать на вопрос, что такого страшного случилось, отказывалась, только пригласив прогуляться. Пожав плечами, я взял ее за руку и почувствовал условное прикосновение. Видимо дело было очень серьезное, и мы направились в Тайную комнату.

Как только дверь со змеями закрылась за нами, Гермиона как-то обреченно спросила:

—Что показало обследование?

—Да ничего особо определенного, — начал я, доставая распечатки различных проекций моего мозга. — С одной стороны я полностью здоров, но как раз там, где находится шрам, есть какая-то аномалия. Как мне объяснили, в этой области наблюдается повышенная активность нервной деятельности. Это не характерно, но не должно нести каких-то отрицательных последствий. Физических изменений, например, опухолей или еще чего-нибудь, в этом месте нет. Хотя сделать нормальный снимок удалось не с первого раза, видимо какая-то остаточная магия мешала прибору. Ты из-за этого так переживала?

Гермиона ничего не ответила, только сильно побледнела и села на удачно подвернувшийся стул. Я присел рядом с ней на корточки, погладил по голове и поцеловал похолодевшие руки.

—Гермиона, что с тобой? Ничего же плохого не случилось.

Она посмотрела на меня полными слез глазами, бросилась ко мне на шею и разрыдалась. Я совершенно не понимал, что такое нашло на обычно рациональную и рассудительную Гермиону, поэтому просто взял ее на руки и сел в кресло. Пытаясь успокоить, я гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо. Она только мотала головой и сильнее прижималась ко мне.

Спустя несколько минут, я, наконец, догадался достать успокоительное зелье. Гермиона, не посмотрев, выпила предложенный флакон, и, хлюпая носом, сказала: