Пол Остер - Тимбукту

Визит к парикмахеру был сущей пыткой, но он выдержал все эти мойки и стрижки, не моргнув глазом. Ему не хотелось бы показаться неблагодарным после всей проявленной к нему доброты. Когда через полтора часа парикмахер завершил свои труды, глазам предстала совершенно иная собака. Шерсть больше не висела клочьями, бакенбарды лоснились, брови были расчесаны. Мистер Зельц уже не выглядел как подозрительный бродяга — он стал денди, зажиточным собачьим буржуа, и если от такого превращения он начал слегка упиваться собой — кто возьмется судить его строго?

— Ого! — воскликнула Полли, когда Мистера Зельца вывели к ней. — Однако они над тобой поработали. Ты так, Пус, скоро призы на собачьих выставках получать начнешь!

На другой день они отправились к ветеринару. Мистер Зельц, с одной стороны, радовался возможности снова прокатиться в автомобиле, но с другой — ему и раньше приходилось сталкиваться с людьми в белых халатах, и он знал достаточно об их иголках, термометрах и резиновых перчатках, чтобы бояться предстоящего визита. В прошлом за осмотры всегда отвечала миссис Гуревич, но после того как она умерла, Мистера Зельца освободили от необходимости контактировать с представителями медицины. У Вилли не было то денег, то времени, а поскольку пес, не посетив врача ни разу за четыре года, оставался живехонек, поэт пришел к выводу, что от всех этих осмотров никакой пользы нет. Если ты болеешь смертельно, врач все равно не поможет, а если ты не болен, то к чему позволять им ковыряться и копаться в твоем организме только для того, чтобы услыхать, что ты здоров.

Если бы Полли не была рядом все время, не гладила Мистера Зельца и не говорила нежностей, поход к ветеринару показался бы Мистеру Зельцу сплошным кошмаром. Но даже рядом с ней он все время дрожал от страха, трижды спрыгивал со стола и бежал к двери. Доктора звали Бернсайд, Уолтер А. Бернсайд, и он отчаянно изображал симпатию к Мистеру Зельцу, но Мистер Зельц видел, как лекарь смотрит на Полли, чуял запах возбуждения, исходивший от кожи молодого врача, и понимал, что дело здесь вовсе не в нем. Доктору Бернсайду нравилась Полли, а собака была всего лишь поводом продемонстрировать свою доброту и профессиональное мастерство. Он мог сколько угодно называть Мистера Зельца умным песиком, гладить его по голове и смеяться над его попытками сбежать — все это делалось исключительно для того, чтобы подобраться поближе к Полли, при возможности даже потереться об ее тело, а Полли, все внимание которой принадлежало Мистеру Зельцу, даже и не замечала хитрых маневров негодяя.

— Неплохо, неплохо, — изрек наконец доктор. — Особенно если учесть, через что ему пришлось пройти.

— Он — стойкий старый боец, — сказала Полли и поцеловала Мистера Зельца в лоб. — Но желудок он все же испортил. Страшно подумать, какую только гадость ему не приходилось жрать!

— Все войдет в норму при правильном питании, и не забывайте давать ему глистогонное. Через неделю-другую наступит резкое улучшение.

Полли поблагодарила доктора. Когда руки их сошлись в прощальном рукопожатии, Мистер Зельц не смог не обратить внимания на то, что сеньор Красавчик держал руку Полли в своей несколько дольше, чем того требовали приличия. Когда же на вежливое Поллино «До свидания!» Уолтер Бернсайд ответил «Заходите еще!», Мистер Зельц с трудом сдержался, чтобы не укусить доктора за ногу. Полли направилась к двери. Она уже взялась за ручку, когда ветеринар вдруг добавил:

— И поговорите в регистратуре с Джун. Она назначит день, когда вам явиться на операцию.

— Это не я придумала, — сказала Полли. — Мой муж требует.

— Он абсолютно прав, — согласился Бернсайд. — Это упростит жизнь и вам, и Пусику, в конечном итоге.

Дик вернулся домой в четверг вечером, и утро пятницы оказалось не в пример скучнее, чем предыдущее. Никаких тебе шикарных развлечений в доме, никаких бесед с Полли в ванной, пока она моется, никакой яичницы на завтрак и молока со сладкими кукурузными хлопьями. Обычно такие разочарования повергали его в уныние, но в ту пятницу он ощутил не более чем легкую печаль. Мистер Зельц жил надеждой: он знал, что, как только Дик покинет дом в воскресенье вечером, двери снова будут широко распахнуты для него. Эта мысль утешала его, и хотя в тот день моросило, заметно похолодало и в первый раз пахнуло осенью, он чувствовал себя недурно в конуре с резиновой косточкой, которую Полли купила ему у парикмахера, и грыз ее, покуда семейство Джонсов завтракало в доме. Он услышал, как приехал и уехал автобус, как отправилась в путь Полли в фургоне. Пока ее не было, Дик наведался во двор, чтобы поприветствовать Мистера Зельца, но даже этот визит не поколебал спокойствия пса. Пилот в то утро был в неплохом настроении: он похвалил стрижку Мистера Зельца и спросил его, как идут дела. Великодушие собаки тут же взяло верх над подозрительностью, и Мистер Зельц с достоинством лизнул руку хозяина. Пес пришел к выводу, что не имеет ничего против Дика, а скорее жалеет его за неумение радоваться жизни. Мир был полон чудес, а этот человек проводил время в заботах о какой-то ерунде.

Мистер Зельц предвкушал прекрасное развлечение и готовился к нему, стараясь по возможности быстрее скоротать время до возвращения детей. Он дремал, грыз косточку, бегал по двору, когда стихал дождь, — в общем, пребывал в праздности, но Дик все время повторял, что сегодня — великий день, что, дескать, «наконец настал момент истины», и через какое-то время Мистер Зельц начал недоумевать, не пропустил ли он чего. Он совершенно не понимал, о чем говорит Дик, но после всех этих таинственных заявлений нимало не удивился, что, когда Полли отвезла Тигру и вернулась, его попросили прыгнуть в фургон и прокатиться. Разумеется, в обществе Дика поездка протекала совершенно иначе, но вправе ли Мистер Зельц пенять на небольшие изменения в протоколе? Дик был за рулем, Полли сидела рядом, Мистер Зельц лежал сзади на старом темном полотенце, которое Дик положил, чтобы уберечь сиденье от собачьей шерсти. Заднее окно не опускалось, что существенно снижало удовольствие от поездки, но все равно движение само по себе радовало Мистера Зельца и ему больше нравилось проводить время в машине, чем в конуре.

Он чувствовал, однако, что между Джонсами не все ладно. Видно было, что Полли чем-то подавлена — она глядела в окно, а не на Дика, и молчание ее, в свою очередь, действовало на Дика угнетающе.

— Послушай, Полли, — сказал он. — Мне жаль, но ему так будет лучше.

— Хватит об этом. Ты решил — значит делу конец. Ты знаешь мое мнение, так о чем тут еще говорить?

— Не я же это придумал. Так все поступают.

— Ах, вот как! А если бы кто-нибудь так поступил с тобой?