Джеральд Даррелл - Птица-пересмешник [Новый перевод]

— Вот, мистер Флокс, — сказал Феллугона, словно стараясь сдержать рыдания. — Самое одинокое дерево на всем белом свете!

Дерево омбу выглядело весьма необычно. У него был могучий ствол в высоту три метра и диаметром около восьмидесяти сантиметров его массивные изогнутые корни, были похожие на когти какого-нибудь мифологического зверя. Кора была испещрена серыми и серебряными прожилками и была в дырах и трещинах, словно гигантский кусок пемзы. С толстых изогнутых ветвей, на удивление одинаковой длины, как будто их кто-то нарочно подстриг, свисали небольшие лоснящиеся зеленые листья, по форме напоминающие наконечники стрел. Питер решил, что это дерево сходно с огромным зеленым пляжным зонтиком на толстенной ножке.

— Красота, не правда ли? — благоговейным шепотом спросил Феллугона.

— Согласен, — сказал Питер, хотя в душе сознавал, что при взгляде на это дерево слово «красота» едва ли приходит в голову первым. Да, его нельзя было назвать «красивым» в общепринятом смысле. Зато под его шершавою корой почти физически ощущалось биение живого сердца, как у зверя или птицы. Юноша шагнул вперед и ласково провел ладонями по растрескавшейся, изрытой оспинами коре, теплой и грубоватой, будто шкура слона.

— Оно обожает, когда его гладят, чешут и делают ему массаж, — сказал Феллугона. — Кляну себя, что не имею возможности уделять ему столько времени, сколько оно заслуживает. Столько других забот по саду! Вот и приходится мне ограничиваться тремя-четырьмя визитами в день. Сознаю, что оно недополучает от меня интеллектуального общения: эх, если б я мог приходить к нему чаще и обмениваться с ним мыслями!

— А почему вы держите его в этой клетке? — спросил Питер.

— Так насекомые-вредители. — Эту фразу Феллугона произнес таким тоном, будто исторг проклятие, отчего его очки заблестели еще сильнее. — От них житья нет, — сказал он и поднял пухлый указательный палец. — Да, житья от них нет, дорогой мистер Флокс. Стоит только чуточку приоткрыть дверь, хоть на сантиметр, хоть вот на такусенькую щелочку, как они тут же норовят ворваться внутрь и сожрать все на свете! Хуже Чингисхана, хуже гуннов, хуже варваров! А что поделаешь? Как только была открыта польза бабочки амела для экономики, сразу последовал запрет на применение любых инсектицидов и руки у нас оказались связанными. Приходится щадить любую букашку-таракашку, любую козявку, ползает она или летает.

Он сделал паузу, снял свои фантастические очки и тщательно протер их. Оставшись без линз, его глаза уменьшились до размера кротовых, но как только очки заняли свое место, глаза восстановили свой прежний размер.

— Так вот почему, мистер Флокс, мы вынуждены были построить это жилище для нашей Стеллы, — сказал он, помахав своей пухлой рукой. — Давайте не будем называть это клеткой — ведь клетка непременно ассоциируется с неволей. Стелла предпочитает, чтобы мы называли ее жилище будуаром.

— Понятно, — серьезно сказал Питер, стараясь не встречаться взглядом с Одри.

— Последняя из своего рода, — сказал Феллугона, — последняя из своего рода… Когда она уйдет, — Феллугоне не хотелось говорить «умрет», — весь ботанический мир станет беднее… Потеря будет неизмерима…

— Да, да, — сказал Питер. — Почитаю — за большую честь, доктор Феллугона, что мне разрешили повидать Стеллу. Это для меня действительно огромная честь.

— Как мило с вашей стороны, как мило, — сияя, сказал Феллугона. — Я уверен, что вы своим приходом доставили массу радости Стелле. Понимаете ли вы, дорогой мистер Флокс, как важны для нашей Стеллы встречи с новыми людьми? Боюсь, ей уже порядком поднадоели постоянные посетители, одни и те же лица. Приходите снова! Это ваш долг, ей-богу!

Не переставая рассуждать, сколь важное терапевтическое значение для здоровья и благополучия Стеллы имеют встречи с новыми людьми, доктор Феллугона проводил Питера и Одри до машины. Встав на цыпочки, он помахал им рукой, а его фантастические очки еще ярче заблестели на солнце. Как только машина отъехала, Питер откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

— Я сдаюсь, — проговорил он. — После того как я побывал у Стеллы в будуаре, меня уже ничем не удивишь.

Одри усмехнулась:

— Я так и думала, что тебе понравится. Но, помимо интереса, который вызывает Стелла, сам по себе Феллугона — один из самых симпатичных здешних обитателей.

— Теряюсь в догадках: как же тебе удалось собрать коллекцию столь милых чудаков? — спросил Питер.

— Это не я. Это Зенкали притягивает к себе таких. Должно быть, всем, кто не от мира сего, не сидится на месте, вот они и шатаются по свету, ища, кому они нужны такими, как есть, и оказавшись здесь, на Зенкали, они находят, что это идеальное место для них. Возьмем хоть губернатора, — бедняга, столько гоняли его по всему миру от одного промаха к другому, пока кому-то не пришла в голову счастливая мысль направить его сюда.

— О таком губернаторе зенкалийцы могут только мечтать.

— И я про то же. Зенкалийцы без ума от него, вот он и носится по всему острову, словно ополоумевший мотылек: там выставку овощей откроет, там ребенка по головке погладит… Это только для нас с тобой он — тихий помешанный, а в глазах зенкалийцев он — великий человек! Они все слушают его речи с почтением.

— Как, он еще и речи произносит?!

— Да, и не по одному десятку в год. Сами зенкалийцы вдохновляют его на это. Ганнибал называет его словоизлияния «словесными айсбергами», потому что лишь десятая часть того, что исторгается из его уст, имеет хоть какой-то смысл. Но зенкалийцы мнят своего губернатора лучшим после Шекспира мастером слова.

Машина катила к жилищу Питера по дороге, бежавшей вдоль побережья. Солнце уже зашло за горизонт, окрасив небо в зеленые, алые и желтые, словно абрикос, тона; ветер дарил столь приятную после дневной жары прохладу. Навстречу то и дело попадались женщины: одни шли с корзинами свежевыстиранного белья на голове, другие возвращались с полей, неся на плечах мотыги, а на голове — корзины с овощами и фруктами.

— Заскочишь ко мне с дороги? Выпьем немножко, — пригласил Питер, когда машина остановилась возле бунгало.

— Только очень ненадолго, — сказала Одри. — Я просто обязана поскорей вернуться домой и проследить, чтобы папочка плотно поужинал.

Усталые путники вошли в залитую светом гостиную, и тут же им навстречу вышел одетый в белое и с широкой белозубой улыбкой Эймос. В руке у него была трость, используемая на Зенкали в качестве сумки письмоносца.

— Добрый вечер, сахиб, добрый вечер, мисс Одли, — сказал он. — На имя масса поступила грамота от масса Ганнибал, сахиб.

— Спасибо, — сказал Питер, принимая послание из рук Эймоса. — Пожалуйста, Эймос, подай нам напитки.