Владимир Богораз - Северная охота

Второго лебедя он не успел опрокинуть. Лебедь вскочил в челнок и залил его водой чуть ли не доверху. Ваське пришлось пристать к берегу, чтобы вылить воду. Он стучал зубами от холода и злости. И тотчас же схватил весло и умчался обратно…

Еще раз. Новые пять лебедей вышли на волю, и опять начинается гонка. Это как в цирке или на гипподроме. Люди и птицы мчатся по водной арене, как-будто на приз.

Люди догнали. Раз, раз, раз! Все лебеди мертвы и плывут по озеру вверх брюхом, как белые мешки.

Мишка Ребров показывает искусство высшей школы. Он гонит двух лебедей сразу. Они плывут вместе; должно быть это самец и самка.

Самец большой и красивый. У него отметина — темное кольцо кругом шеи, как галстук.

— Обоих возьму! — кричит Мишка ликуя и разгоняет челнок.

Лебеди ныряют, — один вправо, другой влево. Челнок пробегает вперед.

— О, черти!..

Лебеди опять вместе. Та же погоня и тот же успех. Лебеди вместе.

Мишка скрежещет зубами и вдруг бросает весло и начинает выть от злости на все озеро.

— Сволочь, убью!

Он разгоняет челнок слепо, не глядя, и вдруг поворачивает влево.

— Ага, — шипит он сквозь зубы, — попался!.. Белый труп всплывает рядом, как-будто покойник в саване. Это лебедка.

Другой лебедь тоже поворачивается и тоже шипит, и вдруг бросается навстречу.

Он бьет крыльями и вскакивает в челнок. Еще минута и Мишка будет в воде.

— Зубами заем!

Мишка протягивает руку, хватает лебедя за голову и одним взмахом выкидывает его наружу. Шея у лебедя сломана. Мишка хватает его опять и встаскивает назад и начинает с остервенением грызть его мертвую голову.

— Не тронь!

С берега несется дикий крик. Нуват беснуется и топает ногами о землю. У него нет челнока. Он вместе с пешими и не принимает участия в охоте.

— Чего ты, мечта?

Мишка даже останавливается от изумления. Но Нуват уже опомнился.

— Так, в сердце вступило, — говорит он с застенчивой улыбкой. — Брось лебедя, Миша…

Лебеди плавают кучей и жалобно кличут. Их все меньше, и жалоба их тише. Последнюю шестерку охотники расхватали на-ура и тут же убили в три-четыре минуты. Последний голос оборвался:

— Киги!

Во всех концах плавают лебединые трупы и смутно белеют. Иные прибились к берегу. Другие качаются в волнах. Озеро молчит.

Мы всех умертвили, и опять в этой пустыне мы одни остались живые.

Мы вышли на берег и стали собирать лебедей и связали их попарно, шея за шею, взвалили на шесты и понесли к ночлегу.

Нуват связал вместе большого лебедя с серым кольцом на шее и его лебедку.

— Жили парой! Пусть после смерти будут тоже парой…

Два часа таскали в сумерках тяжелые трупы. Перед кострами своими мы навалили их, как гору. И сели у огня и стали сушить одежду.

Матвей Атыкан закурил свою трубку и сказал задумчиво:

— Трех лебедей я убил. Спасибо вам, ребята. Это мои последние лебеди. Знаю, на будущий год мне уж ходить не доведется.

Ребятки уселись все вместе. Ванька Ухват рассказывает длинную сказку о Морском Скакуне и о лебединой женке:

— Вот свекровка говорит невестке: «Поди потрох чистить». — «Не стану я. Одежда моя белая. Пища моя — трава да коренья. Боюсь я крови».

Пурх — улетела.

— Ох, ты! — говорит Морской Скакун, — женка моя заколдованная…

…Пошел Морской Скакун на степные озера. На озере плавает лебедь, такая же белая…

Нуват сидит у костра и смотрит на огонь.

— На озере Олерском я видел лебедь… — заговаривает он нерешительно.

Он говорит, обращаясь не к людям, а к огню.

— Она плавала одна, ныряла, купалась, как человек. Стал я красться, а она смотрит на меня и только словами не говорит.

Мы молчим и слушаем.

Какая странная мечта живет в его сердце, диком и унылом…

Он замолкает и долго пристально глядит на огонь.

— Лебедь моя, — говорит он чуть слышно…

Лебеди лежали и не шевелились, только ветер раздувал их мертвые белые перья.

Лебедь с серым кольцом и его лебедка лежали с самого краю. Их шеи сплетались, и головы касались, и при неверном свете костра казалось, что они целуются и после смерти.

Мы прикрыли лебедей хворостом и легли спать.

И проснувшись к полудню, мы увидали, что у крайней пары расклеваны головы и выедены глаза. Это сделали чайки. Большой лебедь и его лебедка пострадали вместе и после смерти.

Мы изрубили на части эти два лебединые тела и сварили в котле. Остальное сложили в лодки и отправились обратно…

С.-Петербург, 1908

Три дня мы пробирались по узким протокам от озера к озеру на тундре, у берегов океана. Мы шли в лодках и челноках. Нас было шестнадцать человек: десять взрослых и шесть подростков; и три собаки. Мы шли на охоту за лесными гусями.

В летнее время тысячи и тысячи уток, гусей, лебедей падают на тундряные озера. Они линяют, теряют из крыльев маховые перья, прячутся в траве и жиреют. Осенью, когда крылья отрастут, они собираются в стада и готовятся к отлету. В конце июля, перед под'емом, птицы приходят к озерам люди на легкую и вольную охоту. Они убивают сотни лебедей и тысячи гусей, увозят полные лодки и остаток прячут в ямы под мох, до зимней дороги.

Лодки наши были сшиты из досок древесными корнями. Челноки были стесаны до толщины картона и так легки, что каждый гребец мог нести на плече свой челнок на волоках и на перешейках. Мы шли за добычей, и потому с нами не было запаса. Только немного сушеной рыбы, по три пластины на брата. С нами не было ни ружей, ни пороха, ни дроби. Одни старые сетья и легкие птичьи копья, с тройной головой и зазубренным жалом, — странные копья, которые надо метать навесно с особой доски. Десять тысяч лет назад, в ледниковый период, люди каменного века на Роне и Лауре метали такие же копья в такую же линялую птицу. Мы тоже были, как люди каменного века: хищные охотники — ловцы. Высшая наша похвальба была: «Я тела не жалею, гоню за живым во всю силу».

Справа и слева лежала плоская тундра: На ней не росло ничего, кроме мха. В разложьях, с южной — стороны, пряталась недрость ивы, мягкая, слово игрушечная, зеленая с бурым. Топкая «гусиная травка» сбегала к берегам.

У края воды тянулась сплошная кайма животных остатков. Старые перья, помет, местами клочья оленьей шерсти. Так много здесь ютилось гусей, лебедей, оленей.

С левой стороны местами выбегала Едома, узкий кряж сурового камня, темный, нагой, весь в столбах и навесах, под'еденных ветром и стужей. Она была брошена среди плоского болота, бог знает зачем, как длинная гребенка. И на повороте лесного плеса из бурых утесов вылетал коричневый челнок и с криком кружился над собаками, и гнал их прочь от своего гнезда.