Гавриил Колесов - Внук охотника

«Если я не высплюсь, не отдохну, откуда возьмутся силы, чтобы на руках перебраться по веревке над водопадом?… Спать. Спать…»

«Вот я тебе говорил… Разве я тебе не говорил? От ориентира к ориентиру. С пути не сбиваться. Ни на шаг не отклоняться. Разве не говорил?» Владимир Лукич необычайно строг. И лицо у него совсем не похоже на людей, которые в учебнике истории. У него бакенбарды. А у этого — борода! Это же борода Поликарпа! Поликарп наклоняется… Мичил опять вскочил.

Тоскливо всматриваясь в даль, где под луной, как в чешуе сказочного карася, светилась речка, по которой сюда с Николаем они приплыли, он стал раздумывать.

Спать сейчас не удастся. От холода всего трясет, и в голову лезут кошмары. Даже видел брата, который целится из снайперской винтовки. Дедушка с бабушкой приходили и плакали. Спать нужно будет днем. Из кожи, которая еще осталась, сделать как бы навес. От солнца. И в тени спать. А сейчас нужно… Хотел заставить себя есть. Но сырая мездра показалась такой отвратительной, что чуть не стошнило…

Утром уснул. И под «навесом», прикрывавшим голову и грудь, так сладко, так крепко спалось, что посвежевший, сильный и с аппетитом, которому бы позавидовал голодный волк, проснулся, когда солнце готово было уйти за западные вершины.

Поел неторопливо и плотно. Напился. Посмотрел на дерево, которое очень сильно наклонилось над потоком — его вытягивала из расщелины просохшая кожаная веревка. Поплевал на ладони.

«Ну, будь что будет. Больше ждать нечего. Если еще просидеть здесь сутки, в руках и ногах не останется силы. Вперед!..»

Взялся за тугую, вздрагивающую и словно рвущуюся из рук кожаную струну. Повис и, когда она, как пружина, сначала опустила, а потом кинула вверх, взбросил ноги, зацепился ими.

Перед глазами бездонное синее небо. Холодная тень падает на лицо, словно говорит: «Берег близко. Давай! Давай!» Водопад… В последние часы совсем будто и не слышал его. Грохочет он, кипит, а позабыл про него — и не слышишь. А сейчас его гул, страшный и будто вырывающийся из глубин земли, разрастается, поднимается. Будто и не водопад, а кто-то живой и кровожадный, увидев над собой перебирающегося по веревке человека, взъярился, тянется, тянется.

Ветер трепал отвисшие полы куртки. Словно поторапливал: «Смелей, смелей!» Но вдруг Мичил почувствовал, что уже не ветер дотрагивается до него. Чуть повернул голову— и тотчас будто кто-то из ведра плеснул на лицо: ударили тугие брызги. Но все же краем глаза успел увидеть: совсем близко, почти касаясь спины, клокочет, пенится тугая коловерть. И тянется, и тянется… Мелькнула мысль: «Значит, веревка не просохла как следует и все равно вытягивается. И сейчас!..»

Онемели руки. В ногах родилась дрожь. Ладони жгло, как будто не за веревку они держались, а за лезвие ножа. «Не удержаться!»

Собрав силы, подтянулся к кожаной струне и, до боли в шее изогнувшись, вцепился в нее зубами. Руки закинул на веревку по локоть: давал отдохнуть напряженным кистям. Отдышался…

«Если выбраться обратно? А какой смысл? Даже уже все остатки мездры съел. Завтра, голодному, не хватит сил добраться и до средины потока. Погибать голодной смертью на каменном острове?.. Нет. Обратно ползти незачем. Но и впереди… Что будет, если продвинуться еще на метр? Очутишься в этом крутящемся водяном вихре? Потом сорвет с веревки и… даже никто не услышит и не увидит, и никогда не узнает…»

Мысли вихрились в голове, как вихрилась внизу, возле самой спины, вода.

«Нет, назад нельзя. Значит, можно только вперед».

Осторожно, неторопливо стал он продвигаться дальше. Руку вперед. Ногу подвинул. Перехватился другой рукой. Подтянул вторую ногу. Холодные языки воды, отбросив в сторону полы куртки, пробиваясь через рубашку, лижут спину. А лицу жарко. Кровь прилила к лицу. На лбу испарина. «Ползти дальше? Или пока не поздно, пока не оставили силы, начать двигаться назад?.. Нет, нет… Вперед!»

Вода как будто бы уходит вниз. Почувствовал, как обвисает, но уже более не полощется, как будто кто-то ее теребит, намокшая куртка. Мокрая рубаха не липнет к спине — тоже отвисла. Не кажется уже, что голова ниже ног. «Значит, — мелькнула радостная мысль, — средину потока прошел. Самое страшное позади. Теперь уже, значит, не сорвет, не смоет, не закрутит, как Николая».

И сразу прибавилось сил. Руки движутся торопливее, ноги тоже — скорее, скорее. Берег уже где-то близко. Теперь приходится ползти вертикально вверх. Слышно, как натруженно поскрипывает близкое дерево. Вдруг… Не сразу и понял, почему рвануло вниз. Казалось, что летел долго-долго и ударился… Потемнело в глазах. В ушах звон. Руки вцепились и не выпускают веревки.

Руки вцепились и не выпускали веревки.

Она порвалась. Где-то там, на средине, где минуту назад висел над потоком. Порвалась и… Только потому, что все-таки не выпустил своего конца из рук, сейчас он не крутился в ревущем, облизывавшем ноги потоке. Нащупав выщербинку в скале, оперся ногою. Вокруг другой ноги тут же обмахнул висевший конец веревки. Перевел дух. Собрался с силами. Стараясь находить в скале малейшую неровность и опираться о нее ногами, полз вверх, обливаясь потом и задыхаясь. Подняв голову, увидел вдруг, что дерево, за которое зацепилась веревка, как бы вползло на самый обрыв, только несколько корешков, еще не переломившихся, удерживают его на каменной стене. Но вот и они, эти корешки, захрустели… Опять потемнело в глазах. Опять ждал… Но это показалось, что падал. Все-таки еще дерево держалось, и он, прильнув к скале, как бы вдавившись в нее, тоже держался…

Наверху, почувствовав под собою твердую землю, боясь оглянуться назад, на ревущий поток, чуть не отобравший у него жизнь, на четвереньках он отполз от обрыва и рухнул, уткнувшись лицом в ладони.

А внизу еще яростнее, еще свирепее ревела и металась вода, словно взбешенный хищник, упустив добычу, бился в слепой ярости о каменные стены тесной клетки.

Освободившись из жуткого плена, Мичил снова взял направление на запад и, делая лишь самые короткие остановки для отдыха, шел, шел, шел. Там, на западе, Алдан. Там люди. Там можно будет сообщить в экспедицию, что он жив и здоров. Там можно будет рассказать о бродягах, скрывающихся в тайге. Их должны обязательно поймать. Они хуже, страшнее бешеных волков. Сколько людей они уже загубили. И Николай погиб из-за них. Больного человека увели в тайгу, запугали, забили…

Без ружья плохо. Питаться приходится лишь ягодами и грибами. Хорошо, что в эту пору ягод в тайге сколько хочешь. Но много ли их съешь? На зубах оскомина, во рту саднит.