Гавриил Колесов - Внук охотника

Медведь при прыжке напоролся на нож. Мичил это определил потом, когда, осторожно выбравшись из укрытия, неслышными робкими шагами вернулся к озеру, где лежал затихший остывающий косолапый. Живот распоролся так сильно, что вывалились потроха. Медведь рвал их, приближая свою гибель. Наверное, попадись в ту минуту Мичил на глаза подыхающему зверю, несдобровать бы парню. Хватило бы еще у медведя сил разделаться с человеком. Но Мичила спасли мохнатые кочки, укрывшие его от медвежьих глаз.

Наступали сумерки. Опять тишина, такая глубокая, что уши казались заткнутыми ватой, воцарилась в тайге. Из болотистой низины потянуло прохладой.

Мичил, успокоившийся и приободрившийся, натаскал большую кучу хвороста, развел костер. Вырезал кусок медвежатины, зажарил. Сытно поужинав, снял шкуру с медведя. Благо, светила луна и можно было заниматься делом даже в стороне от костра. Разделал тушу на большие части. Перетаскал их к озеру и бережно опустил в воду. Много дней голодал он и потому ценил каждый кусок. Воткнул тут же длинную палку — для заметки.

«Если скоро доберусь до людей, можно будет вернуться и взять медвежатину».

Из шкуры выкроил и сшил вместительную удобную суму. Набил ее жареным мясом. Добрая половина ночи ушла на все эти дела. И только где-то перед рассветом, подбросив в костер побольше дров, завернувшись в остатки шкуры, уснул спокойно и глубоко.

Чем далее уходил от болотистой низины, тем все больше в душе поднималась горделивая радость. Надо же! Он, парень, который в комсомоле еще менее года, который, чего уж это скрывать, в последние дни принимался несколько раз плакать, он все-таки вчера не растерялся. Все-таки как настоящий охотник… Нет, недаром он — внук охотника. Недаром кое-чему учился у деда. Без этой учебы, конечно, ему не одолеть бы тайги. Тайга, она тихая-тихая. Будто бы добродушная и безучастная. Но она… В ней на каждом шагу — опасность! И если растерялся — погиб. А не растерялся — она и согреет и накормит.

Сытому, хорошо отоспавшемуся, шагать было легко. И если подсчитать, он отмахал за день порядочное расстояние.

Местность менялась. Пошли сухие долины. Речки в травянистых берегах. Чистенькие, светлые березовые рощи. Все это напоминает родные места, и потому шагалось еще легче.

К вечеру Мичил вышел в долину, особенно просторную и зеленую. Вдоль речки — спокойные, склонившиеся к воде высокие ивы. Островки мелкого кустарника. Поляны… Настоящие, маленькие и большие, круглые и продолговатые, такие, на которых пасутся стада, на которых страдуют, то есть заготовляют сено.

Мичил так обрадовался этим полянам, что не выдержал, побежал.

Травы уже начали блекнуть. С верхушек. Но внизу зеленые и еще сочные. Может быть, здесь их и не косят? Может быть, здесь никогда не бывало ни коров, ни лошадей? Может быть, и нога человека сюда не ступала?

Мичил опять было померк, но вдруг возликовал сильнее прежнего.

«Ба! Да здесь же нет прошлогоднего сухостоя! Значит, в прошлом году тут косили!»

— Иэхэ́й! [17] Иэхэй! — крик радости. — вскричал и молодым олененком помчался к маленькой изгороди остожья.

Разному радуется человек. Бывало, в прежние годы сколько перевидел Мичил этих маленьких изгородей, какими обносят стога, уберегая их от сохатых, диких козлов и оленей. А теперь готов был плакать от радости и плясать. «Здесь косили, стоговали. Здесь были люди! Люди!»

Широким быстрым шагом спешил он вдоль речки. И радостное предчувствие, что скоро, совсем скоро он должен… Что должен? Не думалось об этом. Ни о чем сейчас не думалось. Только одно — ожидание! Одни лишь расширявшие радостью грудь предчувствия.

И — увидел… Когда солнце уже садилось, на берегу речки, в этом месте чуть поднимавшемся и потому еще залитым солнцем, ётёх!.. [18] Ётёх — заброшенное жилье, старая усадьба. Небольшая изба. Длинный просторный хотон — помещение для скота. Изгороди…

Как он помчался к этому ётёху!..

Осторожно отворив дверь, обитую шкурой, вошел в избу, Никого… Глиняный камелек посреди избы. Вдоль стен нары из грубо отесанных досок. Стол, сколоченный наспех, но крепко. Плетеные из тальника табуретки. Окна открыты. На стенах — обрывки газет. Посмотрел: 1941 год.

«Значит, здесь этой зимой жили!.. Значит, люди… Они совсем близко, люди, с которыми так хочется встретиться. Которым так многое надо рассказать!»

Он нашел за печкой берестяное ведро и медный чайник с вмятинами на боках. Но прежде чем развести огонь и вскипятить чай, искупался. Он так соскучился по тихой, спокойной воде равнинных речек!

Поставив на камелек чайник, принялся, как хозяин, вернувшийся из долгой отлучки, наводить в избе порядок. Выбросил вон всякий хлам. Расставил табуретки. Затем присел поближе к камельку, любуясь огоньком, задумался.

…Эта изба так напоминает дедушкину на «Белом аласе». Из той избы провожали его в первый класс. Последний раз сидел он в той избе со стариками, перед тем как уехать в Якутск.

Уже собраны и уложены нехитрые и небогатые пожитки: выстиранное, залатанное белье, кое-какие книги, еда на дорогу. Бабушка, сидящая за сверкающим, начищенным, как к празднику, самоваром, не то утирает пот, не то смахивает слезу с морщинистого лица. Голос ее звучит мягко, благословляя и напутствуя.

— Ну, тукаам, веди себя в городе скромно. Учись со старанием. Не ссорься с людьми: умных уважай, глупеньких жалей. Защищай слабого. Перед сильным не гнись — может быть, и сам его не слабее. Учителей, старших как почитал, так и почитай. Да пиши. Пиши почаще с попутчиками.

Дед, сладко, с причмокиванием, потягивая густой, забеленный чай из блюдечка, лежащего на широкой мозолистой ладони, снисходительно смотрит на жену.

— Видали старую! — Голос его сегодня насмешливо-грубоват, кажется, что дедушка тоже расчувствовался и старается прикрыться напускной грубостью. — Как будто малое дитя отправляется в дальние страны!.. В старину, в его годы, я один-одинешенек в какую глухомань не забирался. Какие края не исходил. Ружье в руках да котомка за спиною… А теперь — какое беспокойство? В городе. На людях. На всем готовеньком да чистеньком. В школе окна, поди, шире всей стены нашего дома… До холодов, конечно, трудновато придется. Но вот забьем бычка. С первой оказией мяса пришлем… А может, и сами наведаемся. Давненько в Якутске не бывали… Может, ружье с собой возьмешь? Или старый дробовик? Небось и там есть где поохотиться?

— Рехнулся ты, что ли, старый? Парень учиться идет, а он ему — ружье!.. Чтобы с пути его сбивало твое ружье? Чтобы от школы отвлекало? Он грамоту должен одолевать. Пусть ученым человеком станет. Будет детей учить, как здешний Аркадий Петрович. Или как старший брат. Вон в какие люди вышел наш Петруша, потому что к учебе всегда имел расположение, а не к ружью.