Виталий Танасийчук - Под землей с фотоаппаратом. Рассказы спелеолога

Первый перекат пройден. Снова высоко над нами покачиваются ели, и можно сидеть, лениво подправляя шестом медленное движение плота.

Обрывы, сложенные из огромных каменных блоков, светились в косых лучах солнца так, что больно глазам. Гипс не был белым, он играл розовыми и голубыми, зеленоватыми и желтыми тонами — и все, что мы видели вокруг, совершенно не совпадало с тем, что слышали и читали об Архангельской области, крае болотистых равнин. Мы плыли через горную страну, и висящие над нами стены были особенно огромны по сравнению с неширокой, извилистой Соткой.

Утро. Потолок палатки весь в красно-золотом узоре от опавшей листвы, и кажется, что наш кочевой дом освещен солнцем. Но на дворе туман, как и вчера и пять дней назад; непогода рассеивается только к вечеру. Зато нет ни комаров, ни мошек — их согнал ранний осенний холод; только в глубине леса они еще донимают наших друзей из геоботанической группы.

Северная орхидея — башмачок Венеры

На скорую руку перекусываем, и снова плоты грохочут по перекатам, царапая дно. Где же пещеры? Что они должны здесь быть, мы убеждены. Нигде не встречалось нам такое многообразие форм карстового рельефа, как на Пинеге. Карст имеет здесь даже местные названия — "ворги", "мурги" и "шелопы". Ворги — это большие овраги-ущелья. Мургами называются карстовые воронки, их здесь видимо-невидимо, они покрывают наш аэропланшет как оспины. Но колоритнее всего шелопы, или мелкий шелопняк, как говорят пинежане. Представьте себе поверхность, рассеченную трещинами и провалами до метра-двух шириной и примерно такой же большой глубины; провалы расположены неправильной сеткой, так что идти напрямик через шелопняк почти невозможно, нужно постоянно спускаться и вылезать. Если учесть, что он находится в глухом лесу, завален буреломом и зарос мхом, по которому скользит нога, то, пожалуй, более непроходимую местность трудно себе и вообразить. Недаром здесь такое обилие медведей, любителей уютных укрытий, и множество рябчиков; кстати, старинный герб Пинеги — пара рябчиков.

Очередной обрыв, и снова ручей, вытекающий из-под осыпи. Надо бы осмотреть… Володя Демченко и Гольянов карабкаются по глыбам. Мне лень подниматься; блаженно дремлю, откинувшись на тюки.

Редко когда порок был так быстро наказан. Ребята нашли первую пещеру — без меня!

Обрывы, сложенные из огромных каменных глыб, светились на солнце

Косая трещина — из нее тянет холодом. Мокрая грязь под ногами. Поворот направо — и в лучах фонариков вспыхивает уходящая вдаль вереница ледяных сталактитов. Многослойный занавес, завернутые винтом сосульки, плоские и изогнутые ледяные ятаганы… Пока вся эта красота не будет сфотографирована, идти вперед нельзя. Вместе с Демченко начинаем колдовать над аппаратами. Только через час я пропускаю в коридор топографов — Гольянова, Люду и Володю Голубева, а сам иду в глубь пещеры. Коридор расширяется и становится искристо-белым, он покрыт слоем ледяных кристаллов, как толстой шубой. Дальше — огромная прозрачная глыба льда, а за ней открывается высокий зал. Розоватые стены с толстыми ледяными закраинами, когда-то здесь было озеро, но оно ушло, и только толстый слой грязи покрывает его ледяное дно, рассеченное трещиной. В ней где-то глубоко журчит ручей. Зал продолжается дальше, за нависающую скальную перемычку, под которой надо ползти по-пласгунски, снимая собственным телом слой мокрой грязи, покрывающий лед. Когда, наконец, лед кончается, и можно спрыгнуть с него в русло высохшего ручья и выпрямиться, то обнаруживаешь, что последние метров десять двигался по ледяной корке, нависшей над пустотой.

Самые молодые и тонкие сталактиты — 'макароны'

Через два часа съемочная группа находит здесь лазы во второй этаж пещеры, низкий и плоский. Тем временем я фотографирую великолепные "облака" из ледяных кристаллов в дальних углах пещеры и неожиданно обнаруживаю мух-хеломизид, которые бодро бегают и прыгают среди ледяного крошева, совершенно игнорируя холод.

Облако из снежных кристаллов

Кончаем работу ночью. Взяты образцы воды, проведены микроклиматические наблюдения, снят план.

Мы плетемся к выходу замерзшие, облепленные грязью, уставшие до дрожи в коленях — и счастливые. Пещера не так уж велика — 183 метра, но красива она удивительно, и мы первые увидали эту красоту, нам предстоит рассказать о ней людям. И о сказочных ледяных облаках, повисших под потолком, и о голубой прозрачности льда, и о розовых гипсовых стенах. Но как назвать первую пещеру, найденную нами на Сотке?

Эти сталактиты постарше

Месяц назад в секцию пришло ошеломившее всех нас письмо. В Домбае, спасая попавшего в беду альпиниста, погиб наш товарищ, спелеолог и альпинист Земляк. Трудно было представить, что нет больше этого сильного, никогда не унывающего человека. И единственное, что могли мы сделать теперь для него, — это назвать его именем пещеру, чтобы навсегда, покуда существуют карты и люди, ходящие по ним, жила бы память о хорошем парне Леониде Земляке.

Проснулись мы поздно. Досушили одежду у костра, поели — и снова обрывы, перекаты и черные омуты. Днем добрались до места встречи — Мосеева Носа. Здесь Сотка делает еще более крутую петлю, чем в Красных Горах, кольцом окружая большой полуостров. К вечеру, за полчаса до контрольного срока, с другого берега раздался крик: "Эй, аборигены! Давай паром!" Геоботаническая группа Бориса Балунова вышла на нас по азимуту, не промахнувшись и на сотню метров; как-никак Борис не только мастер спорта побегу, но и перворазрядник по спортивному ориентированию.

Ребята его группы, прошедшие десятки километров, по пояс мокрые, по очереди переправлялись на плоту через Сотку, таща с собой, кроме рюкзаков, ведра с грибами, собранными в пути. Часом позднее, уже в темноте, вышел на костер Дима.

Все отчаянно голодны. Гудит пламя костра. Он непривычно длинен, чтобы все могли погреться и подсушиться. Кипят над огнем ведра с грибным супом и какой-то смесью грибов, картошки и тушенки. Борис и Дима рассказывают о своих странствиях. Ботаникам досталось: шелопняк крепко их вымотал, их ели комары и мошки, сапоги всегда были полны воды, а пить им было нечего. На изъеденных карстом гипсовых плато порой не встречалось ни единого ручейка, и мало было проку от того, что мох и подстилка были пропитаны влагой, а с каждого дерева, если его задеть, лил дождь.