Виталий Танасийчук - Под землей с фотоаппаратом. Рассказы спелеолога

В 1974 году на ее дно спустились московские спелеологи. В верхней части она покрыта льдом и снегом, в одном из залов поднимается ледяной холм пятнадцати метров высоты. Текущий по пещере ручей кое-где образует водопады, а на глубине 630 метров впадает в большую подземную реку. Она мчится вниз по крутому тоннелю и уходит в каменный завал на глубине 700 метров. Покуда эта глубина остается рекордной.

В пещерах эмира Тимура

Несколько лет подряд работа приводила меня в Среднюю Азию. Я объездил и обошел ее почти всю — увидел зеленые саксауловые леса в глубине Кызылкумов и холодные плоскогорья Памира, где волны огромного соленого озера бьются о ледяные берега. Я полюбил этот край, и мне было одинаково хорошо в тенистых садах Самарканда и в маленьких горных кишлаках Бадах-шана.

Низкие облака текли над плоскогорьем

В Средней Азии мне везло. Везло в работе — каждый год я узнавал что-то новое о здешних насекомых, и не один десяток новых видов описал по собранным в Средней Азии коллекциям. Везло на удивительные, незабываемые места, о новой встрече с которыми мечтаешь годами. Везло на людей — живых, интересных, ярких. Они объясняли мне дорогу, рассказывали о том, что нужно увидеть, а если видели, что я устал и голоден, они кормили меня и оставляли на ночлег. Когда я уезжал в другой город, мне давали адреса и письма, чтобы не был я в этом городе чужим и одиноким.

Порой я казался себе эстафетной палочкой, переходящей из рук в руки — и это были надежные и добрые руки. Нередко эстафета вела и через пещеры.

О Большом Чиль-Устуне я услышал в Душанбе, на автобусной остановке. Кроме меня, дожидался автобуса еще один человек — в белом костюме, круглолицый, с коротенькими подстриженными усами. Мы разговорились и с нарастающим изумлением узнали, что, во-первых, мы оба зоологи и даже понаслышке знаем друг о друге. Во-вторых, нас обоих интересуют наскальные рисунки. И в-третьих, не слишком ли много для случайного совпадения: оказалось, что оба мы — спелеологи. Выясняя все это, мы пропустили несколько автобусов, потом наспех обменялись адресами, и, повиснув на подножке, Олег — так звали моего нового знакомого — прокричал, удаляясь: "Если приедете в Ош, пойдем в Чиль-Устун!"

После двух месяцев работы на Памире, насквозь промерзнув на заснеженных перевалах, я спустился в солнечный и теплый сентябрьский Ош. Мы просидели с Олегом далеко за полночь, наперебой рассказывая друг другу свои новости.

Я говорил о гроте Шахты на Восточном Памире; там, на высоте четырех с лишним километров, древние охотники разрисовали стены изображениями медведя, кабанов и человека, замаскированного под страуса. Рисунки эти были удивительны тем, что ни страусы, ни даже кабаны на такой высоте не живут, и археологи расценивали эту редкостную находку как доказательство того, что Памир за последние десять тысяч лет поднялся почти на километр.

Олег расхваливал гору Сурат-Таш — "рисованный камень" — недалеко от Оша, которую нужно мне увидеть. Это на ней среди многих наскальных рисунков видны изображения легконогих лошадей и оленя с ветвистыми рогами. А один местный краевед с богатым воображением разглядел здесь даже мамонта, который никогда не водился в Средней Азии.

Но утром мы поехали не к Сурат-Ташу. Мы тряслись в машине, направляющейся дальше на запад. Перед нами поднимались невысокие, с плоскими вершинами горы; где-то в них были пещеры.

Первые, увиденные нами, были мало интересны — короткие или длинные галереи без натеков. У входа одной из них Олег задержал меня: "Осторожно, не заденьте скалу!" В чем дело? На сером известняке — маленькие коричневые точки. Клещи! Крохотные, недавно отродившиеся клещи, почувствовав наш запах, как будто привстают, вытягивая передние лапки, стремясь ухватиться, вцепиться, впиться в тело. Их здесь многие десятки, они терпеливо ждут, пока какой-нибудь зверь, спасаясь от жары, не войдет в прохладную тень. "Энцефалита здесь нет, но зато эти крошки могут заразить вас возвратным тифом", — говорит Олег.

Сидящие на стене пещеры клещи ждут момента, когда можно будет вцепиться в какого-нибудь проходящего мимо зверя

К середине дня мы добираемся до пещеры Сасык-Ункур, что значит "вонючая пещера". Запах в ней действительно неприятный. В июне-июле здесь, по данным Олега, ночует до семи с половиной тысяч летучих мышей. И сейчас плотными подушками висят они на потолке. Под ногами толстый слой гуано. Здесь определенно должны быть пещерные насекомые… Иду согнувшись, водя фонариком почти по самому полу. И вдруг что-то живое и шустрое пытается удрать от светлого круга. Лептодес! Совсем такой, как в Карлюке, во всяком случае, мне он кажется таким же. Начинается охота; через полчаса мы имели уже шесть этих жуков, а последнего я решил сфотографировать. Жуку не нравился свет фонарика, он норовил удрать в сторону, в тень; мне, наоборот, надо было как следует осветить его, чтобы навести на резкость. Так мы мучили друг друга добрых полчаса, но в результате снимки все-таки получились.

Позже, в Ленинграде, я узнал, что в этой пещере с неаппетитным названием мне улыбнулась удача. Этот лептодес оказался новым, еще никому не известным видом. Правда, находка нового вида насекомого не такая уже редкость, как может показаться, но я все равно был доволен.

Жук лептодес, обитатель среднеазиатских пещер

Другое насекомое спокойно сидело на небольшом круглом сталагмите и никуда не собиралось удирать. Было очень странно видеть его здесь, оно казалось совершенно не на месте под землей, на жестком и влажном камне. Это был клоп, обыкновенный постельный клоп. Рыжий, плоский, чуточку блестящий.

Удивительная встреча! Впрочем… А что тут, собственно, удивительного? Ведь в пещерах и дуплах — там, где гнездятся птицы и зимуют летучие мыши, — клопы живут издавна, они стали жить там гораздо раньше, чем в наших квартирах. Собственно говоря, постельный клоп — это наследство, доставшееся нам от далекого предка, пещерного человека. Когда он покинул пещеры, клопы последовали за ним. Было это очень давно, и живущий теперь с человеком клоп немного отличается от этого, найденного в пещере.