Владимир Бардин - Еще одно путешествие на край земли

— Для «неистовых пятидесятых» это нормально, — констатирую я.

— Да, думаю, не кувыркнемся, — соглашается Ганс.

В кают-компании тарелки, ножи и вилки гуляют по столу, норовя соскользнуть на пол.

Из-за качки не удалось приготовить первое блюдо: на камбузе опрокинулся бак со щами. Девчата в столовой бледные, неулыбчивые — работать в таких условиях сущее наказание. Да и полярникам было не до веселья. Многие вовсе не пришли обедать, предпочитая отлеживаться на койках.

Даже наш пассажирский помощник уже несколько дней не показывался на палубе, скрывшись в каюте, но, как подлинный богатырь, не сдавался — снова и снова играл на своем тромбоне «Марш Черномора».

Если на большом современном судне так чувствовалась качка, то как же нелегко приходилось пассажирам парусных кораблей! Ч. Дарвин. оставил в своем дневнике многочисленные и весьма красноречивые свидетельства этому: «Корабль полон ворчунов и брюзг, и я в ожидании морской болезни чувствую себя как нельзя хуже»; «Вечером подул свежий противный ветер. Этот и три следующих дня были для меня днями больших и непрекращающихся страданий»; «Бурная погода. Я был близок к потере сознания от истощения» и т. д. и т. п. Даже по этим кратким выдержкам можно представить, чего стоили Ч. Дарвину годы плавания на «Бигле».

Не исключено, что именно морская болезнь, столь измучившая естествоиспытателя, была причиной дурного настроения и сделала его излишне раздражительным, а порой и категоричным в оценках.

А вот И. А. Гончаров, совершивший в этих широтах путешествие на фрегате «Паллада», напротив, нисколько не страдал от морской болезни, наслаждался плаванием и пребывал большую часть времени в отличном расположении духа: «Я ждал, когда начну и я отдавать эту скучную дань морю, а ждал непременно. Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается на стул; глаза у него тускнеют, голова клонится на сторону. Вот сменили часового, и он, отдав ружье, бежит опрометью на бак. Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и оперся на борт... — «Что это, вас, кажется, травит?» — говорит ему другой. (Травить, вытравливать — значит выпускать понемногу канат.) Едва успеваешь отскакивать то от того, то от другого... — «Выпейте водки», — говорят мне одни. — «Нет, лучше лимонного соку» — советуют другие; третьи предлагают луку или редьки. — Я не знал, на что решиться, чтобы предупредить болезнь, и закурил сигару. Болезнь все не приходила, и я тревожно похаживал между больными, ожидая, вот-вот начнется. — «Вы курите в качку сигару и ожидаете после этого, что вас укачает. Напрасно!» — сказал мне один из спутников. И в самом деле напрасно: во все время плавания я ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в моряках».

А страдай Гончаров от качки, может быть, и не была бы написана такая яркая, с тонким юмором книга, как «Фрегат «Паллада» ».

... Все с облегчением вздохнули, когда на шестьдесят первом градусе южной широты судно вошло в поля разреженного битого льда и качка почти прекратилась. Заходить далеко во льды было, однако, рискованно.

Кит малый полосатик любит глотнуть свежего воздуха невдалеке от судна.

Странствующий альбатрос, обитатель «ревущих сороковых» и «неистовых пятидесятых» широт. Птенцов эти птицы выводят на Кергелене и других островах Южного океана.

— Мы пока еще, слава богу, не ледокол, — резонно заметил наш капитан, днююший и ночующий теперь на мостике. И, взглянув на стоящего рядом старпома, добавил: — Лавры «Титаника» меня нисколько не прельщают.

Старпом молчал, но глаза его горели. Я чувствовал, что ему хочется идти дальше к югу. Возможно, только сейчас, увидев завораживающую панораму ледяных полей, он осознал свое призвание: быть полярным капитаном.

Ледовую проводку нашего судна должен был обеспечить флагман антарктической экспедиции дизель-электроход «Михаил Сомов», но он задержался у берегов Земли Королевы Мод, в районе станции Новолазаревской, и было решено двигаться навстречу ему вдоль кромки дрейфующих льдов.

Через несколько дней наши моряки освоились в ледовой обстановке. Теперь мы уже не шарахались далеко в сторону от встречных айсбергов, все реже вспоминали о «Титанике», а когда видимость ухудшалась, доверяли локатору. Старпом на своей вахте смело форсировал поля ледяных обломков. На краю ледового пояса настоящих прочных льдин не попадалось и судно не страдало. Наоборот, льды, проходя по корпусу, снимали всякого рода подводные обрастания: ракушки, водоросли, и ход судна увеличивался. Старпом был доволен. И капитан уже не кривился, глотая подогретое молоко: болезнь желудка в антарктических водах отступила. Иной раз, когда нас окружали айсберги, он даже пошучивал: «Ну, чем мы не ледокол?!»

По левому борту проходили берега Антарктиды. Мы их не видели, они были скрыты непреодолимым ледовым поясом, но я, глядя в штурманской на карту (старпом уже смирился с моим присутствием здесь и не сверкал в мою сторону глазами), восстанавливал в памяти знакомую картину.

Места эти мне были хорошо известны. Здесь начиналась моя первая самостоятельная работа. Я вспоминал свирепый ураган, сорвавший с креплений наш самолет, находку первого в этих местах железного метеорита; трудный поиск дороги для санно-гусеничного поезда, виртуозные посадки наших летчиков в узких горных долинах. И конечно, прежде всего своих товарищей: гостеприимных зимовщиков Новолазаревской и дружелюбного чехословацкого геолога Иозефа Секиру, с которым мы были неразлучны в маршрутах. А сколько мог бы я рассказать о ярких, талантливых ученых Михаиле Равиче и Дмитрии Соловьеве, с именами которых в немалой степени связан успех советских геологических изысканий в Антарктиде.

Мы летали над удивительными, утопающими во льдах горами, совершали долгие маршруты по нехоженой антарктической земле. Позднее через мои руки прошли сотни аэрофотографий этой территории. С их помощью составлялись точные карты, вошедшие в первый советский Атлас Антарктики.

И еще вспомнилось детство...

Это произошло в одном из первых классов. Рассматривая в кабинете завуча, куда я был вызван за какую-то провинность, географическую карту, я увидел в самом низу, как раз на уровне глаз, необычайный континент. Был он белый в отличие от других зеленовато-коричневых, а названия на нем казались взятыми из сказок: Земля Королевы Мод, Берег Принцессы Марты, Земля Адели. Быть может, именно тогда и возник у меня «синдром путешествий», причинивший немалое беспокойство моим родителям.