Владимир Бардин - Еще одно путешествие на край земли

— Я тебя провожу, — вызвался Слав.

Мы вернулись в кают-комнанию. Здесь уже стоял Санин вездеход.

— Садитесь, садитесь, всех довезу, — Саня сверкал своей цыганской улыбкой.

Вездеход взобрался на соку, где садились вертолеты. Очередной вертолет уже запустил двигатель.

Спасаясь от ураганного ветра, поднятого лопастями винта, мы отошли со Славом подальше на сопку, за здание ракетного павильона. Здесь я увидел гранатовые гнейсы и вспомнил, что обещал их пассажирскому помощнику. Отколов несколько увесистых образцов, я передал свой молоток болгарину, который захотел последовать моему примеру.

С вершины сопки были видны почти все холмы Молодежной, похожие на верблюжьи горбы, — крошечный скалистый оазис среди ледяной пустыни. И на этих голых скалах, изборожденных антарктическими ураганами, на этой холодной земле, где не растет ни одной травинки, а в расщелинах прячутся жалкие кустики мхов и лишайников, вырос аванпост человеческой цивилизации, который не без основания можно считать столицей Антарктиды.

— Посмотри, — обратился ко мне Слав. Он разложил на носовом платке коллекцию из десятка антарктических камушков, некоторые с куртинками мхов и лишайников. — Я дочке обещал в школу.

Я стал разбирать его камни.

— Этот, темный, — биотит-амбриболовый гнейс, а вот с красными зернами — биотит-гранатовый. Это самые древние породы оазиса, образовавшиеся около миллиарда лет назад. А вот более молодая жильная порода — пегматит, в нем, видишь, среди полевого шпата кристаллы слюды — биотита. Когда-то давно такая слюда шла на окошки для керосинок. А это чистый кварц, тоже, очевидно, жильный. Породы здесь однообразные. А определить лишайники и мхи не сумею, не специалист. Кстати, на многих зарубежных станциях мхи и лишайники — объекты охраняемые, собирать их запрещено, ведь их в Антарктиде немного.

— А камни можно?

— Пока можно.

— И драгоценные тоже?

— Драгоценные нужно еще найти. 99% горных пород здесь подо льдом.

— Так растопить его надо.

— Растопить-то, может быть, и можно, только к каким последствиям это приведет?

— А, да, вспомнил: я читал, что уровень океана тогда поднимется и его воды затопят берега, Голландия вся под воду уйдет.

— Вот-вот, — подтвердил я.

Вскоре прилетел вертолет, и начали грузиться. У некоторых зимовщиков было довольно много чемоданов, ящиков — наверно, везли с собой разные коллекции, подарки. Все были сильно возбуждены, торопились влезть в кабину, словно боялись куда-то опоздать. В вертолет набилось человек двадцать пять.

— Осторожно, не садись на мой чемодан, — предупреждал один зимовщик другого, — помнешь.

— Черт с ними, с чемоданами, — ведь домой возвращаемся! — воскликнул уже знакомый мне бульдозерист.

Когда вертолет проходил над Молодежной, все прильнули к иллюминаторам, словно впервые видели станцию. Двое помахали рукой, остальные смотрели молча.

А потом нас перебросили в горы. Две-три палатки, маленькие черные точки на леднике у подножия величественных массивов, — так выглядели наши полевые лагеря. Временами покой горной антарктической пустыни нарушался тарахтением вертолета или мягким гулом «Аннушки», но чаше воем ветра. Мы были один на один с Антарктидой.

Каждый погожий день начинался с полевого маршрута. Обезумевшее солнце неустанно кружило по небосводу, и невозможно было представить, что на смену этому празднику света придет долгая полярная ночь. Наши лица обветрились, погрубели. Антарктический загар не имеет ничего общего с ровным бронзовым загаром тропиков. Здесь солнце обжигает, кожа краснеет и лопается, лица становятся медно-красными, носы и губы вспухают. Но мы не обращали на это внимания, торопились не упустить ни одного дня, ни одного часа.

Росли коллекции образцов, составлялись карты, устанавливались неизвестные ранее факты, рождались оригинальные концепции. Это было напряженное, всепоглощающее время полевых исследований. Новые сведения о геолого-геофизическом строении южной полярной области, ее оледенении сейчас, как никогда раньше, нужны ученым. Без этого немыслимо дальнейшее развитие многих фундаментальных представлений в науках о Земле, нельзя понять законы эволюции природной среды в масштабах всей планеты, невозможны долгосрочные прогнозы, а иной раз и конкретные практические рекомендации.

Поэтому и отправляются ежегодно экспедиции в Антарктиду, поэтому и мы оказались в далеких горах. Но антарктическое лето, когда только и возможны полевые исследования, коротко, и каждый час работы ценится на вес золота. И только когда задувает пурга, удается разобрать собранные коллекции, привести в порядок торопливые маршрутные записи, подлечить солнечные ожоги, иной раз просто подумать и поразмыслить.

Здесь, на краю света, в ослепительном антарктическом безмолвии, впечатления недавнего плавания отступают на дальний план. Наши мысли все чаще обращаются к дому, к близким и любимым. Забравшись в спальные мешки, перед сном мы еще некоторое время предаемся воспоминаниям. А вспоминается обычно самое сокровенное, самое волнующее, радостное, а иной раз и грустное. Перед моими глазами чаще всего вставали милые туманные картинки детства, домики, сады и овраги старой Воробьевки, и я вновь переживал детские радости и обиды, видел своих молодых еще родителей, давно умерших дедушек и бабушек, потонувших в волнах времени товарищей детства. В эти краткие мгновения перед глазами прокручивались, как ленты кинофильмов, самые разнообразные события минувшего. Никогда и нигде не испытывал я так остро силу воспоминаний...

Много позже, уже дома, в Москве, в суматохе быстро бегущих дней редко удавалось остановиться и оглянуться назад. Но когда удавалось, тогда вспоминалась Антарктида, бури и льды Южного океана, нескончаемое ненастье Кергелена, уединенность острова-гробницы Святой Елены, изнуряющий зной Гвинейского залива, мягкое тепло Канарских островов...

Помнится, кто-то из великих мыслителей сказал, что каждому человеку для гармоничного развития должны быть отпущены судьбой хотя бы три возможности: увидеть мир собственными глазами, испытать радость общения с друзьями, суметь насладиться талантливыми книгами. Путешествие в Антарктиду одарило всем этим сразу.

Я узнал разнообразие и неповторимость природных ландшафтов Земли, обрел верных товарищей, ибо в долгой экспедиции люди тесно сближаются, и их дружба не имеет ничего общего с поверхностными отношениями в городской повседневности. А книги? Книги тоже читались тут по-особому. Именно в экспедиции заново открыл я для себя замечательного русского писателя И. А. Гончарова и вслед за ним повторяю: «Как прекрасна жизнь, между прочим, и потому, что человек может путешествовать!»