Чарлз Робертс - Царь зверей

Но вот сама судьба стала неожиданно на сторону Розы—Лилии. Толстый сухой сук, сломанный и подброшенный на воздух падающим деревом, так сильно ударил Мак—Уэ, что он потерял сознание, и его с окровавленной головой снесли в хижину. Хозяин, хирург–самоучка, обмыл ему рану и зашил ее. Он приказал затем уложить раненого на собственную свою койку, заявив при этом, что Мак—Уэ останется здоровым и невредимым, так как таких, как он, не легко убить.

Прошло несколько часов, и Мак—Уэ наконец пришел в сознание. В эту минуту вблизи него никого не было, кроме Розы—Лилии. Сердце девочки было полно жалости, и она, стоя подле койки, тихо бормотала: «Бедный, бедный дядя Мак—Уэ! Как мне его жаль!» И она медленно качала головкой, слегка поглаживая бессильную теперь руку, лежавшую поверх одеяла.

Мак—Уэ полуоткрыл глаза, и взгляд его упал на голову Розы—Лилии, склонившуюся над его рукою. Губы его судорожно искривились, и он закрыл глаза. Но к удивлению своему почувствовал себя довольным. В комнату вошел Джимми Бракетт и поспешно увел девочку. «Кажется, он боится, что я ударю ее», смутно мелькнуло в голове Мак—Уэ.

Долго лежал он так, неясно сознавая, что делается кругом него. Наконец он открыл глаза, ощупал повязку на голове и попросил пить таким голосом, который мало походил на его обыкновенный, грубый голос. На зов к его удивлению откликнулась Роза—Лилия. Крошечными ручками своими притащила она оловянную кружку с водой и, осторожно подняв ее, поднесла к губам больного. Но ей трудно было напоить его, а ему трудно было привстать, чтобы напиться. В комнату, к счастью, зашел в это время Джимми Бракетт, а вслед за ним и сам хозяин. Девочке больше не пришлось ухаживать за больным. Хозяин приподнял Мак—Уэ, чтобы он мог напиться. Выпив с лихорадочной жадностью полкружки, Мак—Уэ слабым голосом заявил, что чувствует себя совсем хорошо.

— Счастливо ты отделался, Мак—Уэ, — весело сказал ему хозяин. — Надо было видеть тот сук, что ударил тебя. Не легко убить тебя, Мак—Уэ!

Рука Мак—Уэ бессильно свесилась с койки, и он почувствовал вдруг, что крошечные тонкие пальчики нежно гладят ее, что к ней прикасаются мягкие губки. Испытанное им при этом ощущение было так ново, что он даже не мог ответить на шутку хозяина.

К вечеру Мак—Уэ сделалось несравненно лучше, и он настоял на том, чтобы его перенесли на собственную его койку, утверждая, что ему не по себе в этом шкапу. На следующий день он собрался идти на работу, но хозяин был неумолим, и Мак—Уэ еще два дня оставался в заключении.

В течение всего этого времени Роза—Лилия, следуя строгому внушению Бракетта, не подходила к больному, чтобы не надоедать ему. Мак—Уэ ничего не делал. Он только курил и что–то строгал ножичком. Занимался он этим очень прилежно, но никому не показывал, что делает. Кончив строгать, он взял в кухне небольшую жестяную чашку и поставил на плиту, налив в нее темную пахучую жидкость из табачного сока и чернил. Роза—Лилия умирала от любопытства, особенно когда увидела, что он снял бусы, украшавшие его табачный индейский кисет, который он всегда носил с собою. Но она не смела подойти близко, чтобы лучше рассмотреть таинственную работу.

На следующий день Мак—Уэ снова отправился в лес, но только после завтрака и много позже других. Роза—Лилия стояла у дверей, когда он проходил мимо нее. Она взглянула на него ласково, очаровательно улыбнулась ему. Мак—Уэ не взглянул на нее, и лицо его было по–прежнему сурово, но, проходя мимо, он что–то сунул ей в руку. К великому восторгу своему она увидела маленькую темно–коричневую деревянную куклу с двумя очень искусно вставленными глазами из белых бус, с черными посредине зрачками.

Роза—Лилия крепко прижала к груди свое сокровище. Сначала она хотела показать куклу Джимми Бракетту, но в ту же минуту она инстинктивно почувствовала, что этого не следует делать. Подарок дан был украдкой, и она должна хранить его в тайне. Она унесла куклу и спрятала ее на своей койке, но приходила туда несколько раз в течение дня, чтобы полюбоваться ею. Вечером она унесла ее оттуда и присоединила к остальным своим игрушкам. Она ни слова не говорила Мак—Уэ, но играла с куклой так, чтобы он мог видеть это. С этих пор она не спускала с рук своего «маленького негритенка».

Нежность, которая пробудилась было в душе Мак—Уэ, вся вылилась в этом подарке, и он снова не замечал существования ребенка. Роза—Лилия тоже больше не старалась обратить на себя его внимание. Ей было довольно той тайны, которая существовала теперь между ними. Жизнь в лагере шла гладко и спокойно, все были заняты и ни о чем больше не думали, кроме своего дела.

Весна в тот год была ранняя и быстрая; теплые дожди, сменяющиеся жаркими солнечными лучами, быстро съедали снег.

Лед скоро прошел под напором вздымавшихся вод Оттакунзиса, и со всех пристаней понеслись наперегонки черные толпы бревен, стремившихся вниз по реке. Река делала крутой узкий поворот возле лагеря Конроя. Место это было скверное и при низкой воде, а во время весеннего разлива превращалось в бурный поток, наводящий ужас даже на привычных сплавщиков. Дровосеки постоянно наблюдали за этим изгибом во время сплава леса, чтобы в нем не образовалась запруда.

И вот, несмотря на самые невероятные усилия Дэви Легана и всех остальных дровосеков, бревна стали задерживаться в этом изгибе. Стремительное течение втыкало бревна в берег. Запруда образовалась в самой середине потока, куда не рискнул бы отправиться ни один из дровосеков. Не прошло и нескольких минут, как вся поверхность реки, от одного берега и до другого, покрылась бревнами, среди которых бурлили и пенились потоки воды, взлетая вверх и рассыпая во все стороны молочно–белые брызги. Бревно за бревном вытаскивали дровосеки, стоя на берегу, но сплошная масса бревен посреди реки не трогалась с места. Прибывающие сзади бревна образовали как бы рамку по краям ее и еще плотнее сжали реку, преградив окончательно путь течению. Страшный шум и грохот перешли вдруг сразу в мелкую и однообразную трескотню. Бревна, покрывавшие поверхность реки от одного берега до другого, преградили окончательно путь воде, которая стала подниматься с невероятной быстротой, угрожая затопить всю долину и смыть до основания лагерь.

Увидя грозящую опасность, хозяин схватил топор и, проложив себе путь среди чудовищной путаницы бревен в самом начале запруды, где бурлили и пенились потоки воды, выбрался на самую середину потока. Опытный глаз сразу указал ему, как можно при помощи ударов топора то в одном, то в другом месте пустить по реке большие бревна — «замочные», как их называют дровосеки, потому что они прочно удерживают на месте весь сплав. Отметив все эти бревна топором, он вышел на берег и спросил, не найдется ли двух охотников, которые согласились бы отрубить эти бревна от того места, где они застряли.