Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья. Повесть

Односельчане начали смеяться над ним:

- Эх, ты, на чертей надеешься! Как же, жди, так они и дали тебе воду!

Но неожиданно «черти» все же послали Артэму счастье, и он «заработал хлеб свой». Правда, поток снес часть его посадок, зато хорошо оросил другую.

Умный человек был Артэм Сароянц. Он посадил черенки в глубоких ямках. Поток наполнил эти ямки водой и плодородным илом. «Если в этом году черти больше и капли воды не отпустят, все равно хватит», - думал Артэм.

И так на сожженной солнцем равнине действительно вырос пышный сад. Спустя три года он принес обильный урожай. Поднялась и дала чудесные гроздья виноградная лоза.

Этот зеленый оазис смягчал облик, пустыни. Каких только плодов не было в «райском» саду Артэма! И виноград, и красные как кровь гранаты, и сочные, цвета солнца, персики.

Но священник проклял этот «сатанинский сад», а потому никто не покупал у Артэма ни плодов, ни винограда, никто не пил приготовленного им вина. «Дьявольской водой орошен этот сад», - объявил священник и запретил людям садиться за стол у Артэма: ведь все, что бы ни стояло на этом столе, - хлеб, плоды, вино - все было вспоено «дьявольской водой».

Как ни убеждал Артэм односельчан, что нет ни ада, ни чертей, никто и слушать его не хотел.

Артэм построил в своем саду небольшой шалаш и жил в нем в стороне от любопытных и недоверчивых глаз. Порой «ад» посылал ему воду, порой его поле и сад долго томились от жажды. И урожай бывал не всегда, год на год не приходился - то уродит, то нет.

Так с сердцем, полным печали, коротал свою старость мудрый Артэм. Год за годом покидали его силы, и наконец он тихо умер в своем одиноком жилище.

Сад Артэма остался без хозяина, одичал. Никто не трогал его, не бывал в нем, лишь срывающийся с гор поток изредка орошал его и стремительно несся мимо. Но деревья все же цвели и давали плоды. Дикие животные-ежи, зайцы, козы, сбегавшие с гор на солончаки, - всевозможные птицы и даже змеи, - все наслаждались их сладостью и на своем зверином языке выражали, должно быть, благодарность доброму старику, оставившему им такое богатое наследство.

Но так же, как покрылась песком и стала пустыней лишенная заботливого ухода когда-то цветущая долина Месопотамии, так постепенно увядал и пустел зеленый оазис Артэма.

Опомнившись от пережитого испуга, Паруйр сказал дрожащим голосом:

- Гони, Симон! Бежим от этого проклятого места!

Под тонкими, недавно пробившимися усиками шофера мелькнула едва заметная усмешка, но он нажал на педали, и в сумраке раннего утра машина снова помчалась к Айгедзору…

От страха Асо онемел. Он стоял по колени в воде.

- Ты, что, окаменел? Скорей выбегай! Спасать надо! - крикнул Ашот, стоявший у входа в пещеру.

«Спасать»! Это слово ошеломило мальчика. Не унес ли поток товарищей?

Но не успел Асо, шлепая ногами по воде, выбраться из пещеры, как поток прекратился. Бурля и клокоча, он словно удрал от них и с таким грохотом скатился с нижних скал, что задрожала земля.

Вытаскивать кого-либо из воды не пришлось. Так же, как замешкавшиеся рыбки бьются об обнаженное дно реки, когда перехватывают ее русло, так и здесь, на склонах ущелья, барахтались ребята, выброшенные потоком из пещеры.

- Нога моя, нога! Спасите!.. - раздался в сумраке ночи плачущий голос Саркиса и вслед за ним - тоненький, отчаянный возглас Шушик:

- Умираю!..

Спотыкаясь, Асо побежал вниз, больно ушиб ногу, но не остановился.

- Иду, иду, хушкэ Шушик! - кричал он девочке, которая, в панике убегая из пещеры, поскользнулась и упала. Она лежала, ухватившись за куст, и слабо стонала.

- Не бойся, - наклонился к ней Асо, поднял ее и на руках перенес на сухое место.

- Гагик! Гагик!.. - в тревоге повторял Ашот.

- Ну, чего ты раскричался? Я холодный душ принимаю! - с деланным спокойствием отозвался мальчик. На лице его был ясно написан перенесенный испуг, но кто бы в темноте мог заметить это? - Иди-ка лучше сюда, перенесем Саркиса, - позвал он Ашота.

- Ну хорошо, все живы!..

Ашот с облегчением вздохнул, но сердце его все еще бурно билось: так велико было перенесенное потрясение. Да и как не испугаться человеку, если в минуты самого сладкого сна он вдруг оказывается во власти чудовищного потока?

- Ой, ой, поосторожнее, у меня все раздавлено! - стонал Саркис, когда ребята пытались поднять его и перенести в сухое место.

- Шушик, ты разденься. Разденься и выжми хорошенько свое платье. Скорее… Я не смотрю, я отвернулся… Ну! - торопил, девочку Асо.

Плача и дрожа, она выжимала свою до нитки промокшую одежду, а Асо, стоя к ней спиной, всячески старался ее подбодрить.

- Не бойся, сестричка, не бойся. Сейчас я такой костер разведу, что небу жарко станет. Не бойся, я для тебя приготовил сухую одежду. А где же мой Бойнах? Бойнах, эй, Бойнах! - встревожился он.

Откуда-то издалека собака ответила слабым лаем, который постепенно приближался.

- Бойнах цел, джан-Бойнах! - обрадовался Асо, и на глазах у него выступили слезы. - Ну, отжала? - снова обратился он к Шушик. - Теперь надень вот это…

Когда вода хлынула из глубины пещеры, она залила главным образом тех, кто спал в центре пещеры, у костра. Одежда Ашота и Асо, лежавших поодаль на возвышении, осталась почти сухой. И сейчас мальчик, не колеблясь, снял с себя рубаху и теплую фуфайку и заставил Шушик переодеться.

- А теперь, - почти приказал он ей, - теперь пляши, прыгай! Не стой на месте. Ну, прыгай, прыгай! Я сейчас приду.

И он побежал на помощь товарищам. Втроем они с трудом подняли и перенесли к месту, где сидела Шушик, мокрого, задыхающегося Саркиса.

Кряхтя под его тяжестью, Гагик говорил:

- И зачем, скажи, ты такой длинный вытянулся? Милый мой, да целы ли твои косточки? Целы? Ну и хорошо, крепись! Все хорошо будет…

«Гагик снова шутит, значит, мы уже вне опасности», - подумала Шушик и приободрилась. Она все еще, по совету Асо, продолжала плясать, хотя и ощущала при этом чувство неловкости: «Что за пляска в такой страшный момент!»

Устав, Шушик присела в сторонке, а ребята соединенными усилиями раздели Саркиса, выжали его одежду и остановились в раздумье: «Надеть на него все мокрое или лучше оставить голым?»

Саркис, должно быть, впал в бесчувственное состояние, он ни на что больше не жаловался.

- Растереть его надо, - предложил Асо. - А ты что сидишь? - обратился он к Шушик. - Не сказал я тебе пляши!

- Я устала… Сколько же можно плясать? Но Асо настаивал;

- Зимою в лесах, когда начинаются холода, все наши пастухи пляшут, чтобы не замерзнуть.

И Асо начал на губах наигрывать плясовой мотив, что-то вроде лезгинки. Это показалось странным всем, но не маленькому пастушку. Обычно застенчивый, сейчас он и сам начал плясать, да так серьезно и сосредоточенно, словно выполнял какое-то неотложное, важное дело. Ведь в холодные дни и ночи для пастухов пляска - такой же труд, как колка дров, например, или чистка хлева. Это для них вовсе не развлечение, а лишь средство спасения от холода, и, танцуя, люди не улыбаются, не восклицают задорно и весело, как на праздниках, нет.