Иосиф Халифман - Четырехкрылые корсары

И знаете, что он здесь пишет? Он находит в этих созданиях — повторяю буквально: «может быть, самые высшие силы природы».

На этой и следующей странице — экспонаты из необыкновенной коллекции ленинградца В. 3. Бульванкера. Со всего света собирает он фотографии памятников животным. Слева— основатель первой в Японии промышленной пасеки Хироши Ватанабе; его стараниями сооружена и воздвигнута скульптура в честь медоносной пчелы. Она видна на заднем плане. Справа— холл, построенный в австралийском городке Бунарга в честь бабочки кактобластис, и окруженный фонтаном монумент в честь долгоносика — «единственная в мире статуя, прославляющая вредное насекомое», как говорится в листовке коммунальных властей города Энтерпрайз. Алабама. США…

Занятные речи ведет осиная царица, не правда ли? И самое удивительное, сообщения ее, в общем, верны, хотя в них есть и неточности. И, конечно, здесь ни слова нет о новых и новейших исследованиях. А надо сказать, тайны жизни ос открывались ученым не случайно и не так же просто, как история «Золотой цепи» — Санди, затаившемуся в пустом библиотечном шкафу, или тайны пиратов — Джиму, спрятавшемуся в пустой бочке из-под яблок на палубе «Испаньолы». Осы не спешат открывать свои секреты. Не всех исследователей ожидают в изучении ос одни лишь легкие и счастливые удачи…

Присланная мне книга обрывалась на весьма важном вопросе: заслуживают ли вообще насекомые того, чтобы исследованию их человек посвящал жизнь, которая каждому дается лишь однажды?..

И оказалось, сомнение это тревожит не только вымышленную осиную царицу, а и вполне реальных только начинающих свой самостоятельный путь молодых натуралистов.

Для Лены Гречки, с которой мы знакомы по первой главе, такие вопросы не существовали.

Но вспоминаются и другие письма.

Ижевский девятиклассник Володя Прокушен с гордостью сообщал, что уже три года занимается энтомологией. «Взялся за дело всерьез». Поначалу просто собирал насекомых, учился пользоваться определителями. Тут не все гладко: до сих пор в коллекции много образцов, оставшихся неопределенными. «Такое пособие должно быть настольной книгой для натуралиста, работать с определителем в библиотеке чистое мучение. Все время опасаешься, что тебя с твоими коробочками выставят из читального зала. Да и в школе одни подтрунивания. Но они меня не расхолаживают. Продолжаю заниматься, а критикам отвечаю: «Хихикайте, сколько вам угодно! Мое будущее ясно. Не то что — не хочется называть поименно — те, которым все равно, но какой дороге податься, кем стать: агрономом или астрономом, геологом или гидрологом. Я таким «всёравношникам» даже сочувствую…»

Или:

«Есть у нас в классе девчонка, ничего не скажу, чертовски способная, круглая отличница, по-французски так и чешет, это давно знали; но вдруг навестила школу польская делегация, оказывается, она и по-польски тараторит, — рассказывает одесский восьмиклассник Коля Кривенко и со вздохом добавляет: — Однако язва, каких мало, ехидна, колючка, пересмешница. Принесла как-то в класс старую французскую книгу. Книге больше ста лет, а на вид новенькая, коленкоровый переплет страницы с золотым обрезом. На большой перемене стала показывать картинки, все парту окружили, а Люда — так ее зовут — картинки поясняет. И вдруг слышу, спокойненько выговаривает слова: «А это мсье Буайе, простой фармацевт из города Экс. Чем прославился? Видите, на носу у него букашечка? Цикада, такая же, как наши, которые по вечерам трещат. Почему на носу? Он сам ее сюда посадил. Дли какой цели? Мсье Буайе не только лекарства умел изготовлять от кашля, от лихорадки, слабительные. Он умел еще и особенно свистеть. Свистнет, а цикада на носу затрещит в ответ. Здесь так и написано, что он с цикадой вроде разговаривает. А еще сообщается, что об этом фармацевте профессор Солье в ежегоднике научного общества целую статью напечатал, объявил: «замечательное событие в энтомологи».

Тут все сразу загалдели: «Ого, Коля, слыхал, что настоящие энтомологи умеют?». «А ты мухе хотя бы свистни!», «Он пауков предпочитает…» и все в таком духе. А я стараюсь выдержку сохранить, замечаю: «Между прочим, паук не насекомое…»

«Некоторые мои подруги, узнав, что решила во что бы то ни стало быть энтомологом, не скрывают удивления: как можно такую неприятную специальность избрать «Они ведь противные, твои насекомые, — копошатся чего-то», — убеждают они меня», — писала тюменская абитуриентка Серафима Ермакова.

«Боюсь, меня посчитают опоздавшим родиться Паганелем, если я признаюсь, что хочу изучать насекомых», — писал вологодский юннат Сергей Машинцев.

«В книге «Фабр» авторы Васильева и Халифман рассказывают, что Фабра в школе дразнили «Мухой». И меня так дразнят. Даже стихи-дразнилку сочинили. Принес я в школу книжечку Фриша «Десять маленьких непрошеных гостей», и на меня придумали песенку.

жалуется еще один Сергей, из-под Ленинграда.

«Прожить жизнь надо с пользой для людей. Но что может дать изучение козявок? — корят меня товарищи. — Зачем вступил в кружок юных энтомологов при нашей городской биостанции?» — сообщает восьмиклассник Давид Тевосян.

Что же, может, эти сомнения не так уж и безосновательны? Может, изучение насекомых не способно принести радость исследователю и не столь уж важно для людей?

…Среди памятников, воздвигнутых разными народами в разное время, существуют памятники животным. Больше всего их сооружено в честь собаки. В Японии в Токио, очень популярна скульптура, изображающая упряжку из пятнадцати полярных ездовых собак, погибших в одной из антарктических экспедиций. На окраине Парижа стоит памятник сенбернару Барри. Много сотен людей терпевших бедствие во время снежных бурь в Альпах, спасены этой замечательной породой, вот уже сколько десятилетий разводимой в специальном питомнике в Швейцарии. Надпись на цоколе монумента гласит: «Он спас сорок человек и погиб при спасении сорок первого».

И японский и французский памятники поставлены конкретным собакам. «Пусть собака, помощник и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства» — таков завет великого И. П. Павлова, начертанный на одном из барельефов, образующих пьедестал памятника лабораторной собаке, воздвигнутого в 1935 году перед зданием Института экспериментальной медицины в Ленинграде. В Ленинграде же у подножия бюста знаменитому путешественнику Н. М. Пржевальскому словно отдыхает навьюченный бронзовый верблюд — память о тех кораблях пустыни, что не вернулись из экспедиции ученого в глубь центральноазиатских пустынь.