Иосиф Халифман - Шмели и термиты

Так закладывается начало новой семьи, так возникает зародыш нового термитника.

VII ВЕКЕ хиджры, что по нашему летосчислению соответствует концу XII столетия, жил выдающийся арабский ученый и писатель Казвини, а если назвать его полностью — Захария бен Мухаммед бен Мухаммуд эль Казвини, автор большого сочинения «Чудеса природы». Первая часть этой любопытнейшей древней сводки знаний о Вселенной, описывающая «Подлунные явления», заканчивается главой о том, что представляет собой Время.

В этой главе Казвини пересказывает полное глубокого смысла предание о бессмертном путешественнике по имени эль Хидр.

«Однажды, — рассказывал эль Хидр, — я пришел в большой, цветущий и удивительно многолюдный город и спросил одного из жителей, давно ли этот город основан.

— Наш город существует испокон веков, — отвечал горожанин, — мы не знаем, сколько времени утекло с тех пор, как он возник… И мы не знаем, и отцы наши этого не знали…

Пятьсот лет спустя снова проходил я по тому же самому месту и не заметил ни малейших следов города, и когда спросил крестьянина, косившего траву, давно ли здесь все опустело, тот ответил:

— Странный вопрос! Эта земля всегда была такой.

— Что ты, здесь стоял когда-то богатый город! — возразил я.

— Никогда, — отвечал он мне, — мы никакого города здесь не видели, да и отцы наши нам ничего о нем не говорили.

Еще через пятьсот лет опять я здесь очутился и нашел на том же месте море. На берегу встретилось мне много рыбаков. Я стал у них допытываться, давно ли земля здесь покрылась водой.

— Придет же в голову такие вопросы задавать! — удивились рыбаки. — Всегда так было.

— Но здесь была когда-то суша, — сказал я.

А рыбаки отвечают:

— Не видели мы ее и от отцов наших о ней не слыхали…

Еще пятьсот лет минуло, я снова сюда пришел и увидел поле и человека, который собирал урожай.

— Давно ли здесь моря не стало? — спросил я его.

— Здесь всегда было поле, — ответил он.

— Нет, нет, — возражал я, — тут шумело море!

— Не знаю, — сказал человек. — Мы его не видели и от отцов о нем не слыхали…

А когда еще через пятьсот лет я опять на то же место вернулся, здесь вновь стоял город — многолюдный, цветущий, еще прекраснее того, что я когда-то видел. Спросил я одного из жителей, давно ли этот город существует, и услышал, что это город древнейший, что ни живущие здесь, ни отцы их не знают, когда он возник…»

Всего только две тысячи лет миновало, а сколько перемен произошло на месте, которое вновь и вновь посещал необыкновенный путешественник эль Хидр: исчез город, потом землю, на которой он стоял, возделывали хлебопашцы, наконец, суша опустилась и ее затопило море, и вновь отступило море и на его месте поднялась твердь.

Сколько же перемен произошло хотя бы с той же пустынной Гяурской равниной, которая сейчас полностью захвачена термитами Анакантотермес!

Храм Анау по дороге в Гяуре, развалины парфянского мавзолея с изображением драконов, холм, насыпанный во времена Александра Македонского, — это памятные свидетельства самых последних тысячелетий. А до того? Не на две, а на десятки, на сотни тысяч лет раньше? В эпоху, когда еще ни здесь, ни вообще где бы то ни было на Земле не появился человек, которого эль Хидр мог бы спросить, давно ли он здесь и что может рассказать о прошлом.

…На месте нынешней сухой, заполненной ветром пустыни шумели гигантские первобытные леса. Здесь, в вечно сырой подстилке, в повергнутых ураганами и бурями, беспрерывно бушевавшими над миром прошлого, в гниющих на земле стволах гигантских деревьев, в самой почве бесшумно рылись мириады термитов. В конце концов здесь, в предмостье мертвого песчаного моря Кара-Кумов, только они и сохранились сегодня от живого зеленого океана лесной растительности. И Захария эль Казвини с полным правом мог бы включить рассказ о них во вторую часть своего труда. Но эта часть оборвана на перечислении девяноста двух самых удивительных гор, сорока самых удивительных рек и двадцати трех наиболее удивительных источников. Глава же о наиболее удивительных змеях и насекомых значится только в плане всего труда. План этот остался неосуществленным.

Спустимся же мы сами на первые две-три ступеньки в подземелье, сооруженное термитами, и окунемся в течение их жизни. Загадочные законы ее незримо направляют движение обитателей гнезда, но одновременно и сама она рождается из кажущегося поначалу беспорядочным снования массы членов общины.

В предыдущих главах уже не раз шла речь о вереницах и цепях насекомых, перемещающихся в гнезде в разных направлениях. Говорилось также и о том, как ведут себя некоторые термиты из встречных потоков, когда, остановившись, поглаживают друг друга усиками, облизывают один другого, обмениваются кормом. На этих тысячекратно разыгрывающихся коротких, иногда совсем мимолетных, сценах встреч и следует сосредоточить внимание, проследив, и лучше под лупой с достаточным увеличением, все подробности встречи. А ещё лучше запротоколировать сценку с помощью ускоренной киносъемки, а затем спокойно проанализировать кадр за кадром.

Не имеет значения, что за пара встретилась, какой формы и какого возраста. Раз, обменявшись прикосновением усиков, они не разошлись тотчас каждый своей дорогой, то, что бы дальше ни было, оба термита, скорее всего, вступят, как говорится в ученых сочинениях, в «кормовой контакт».

Что можно в таком случае увидеть?

Увидеть можно, например, как один термит передает корм другому и как этот, второй, принимает корм от первого.

— Эка невидаль! — кисло пробурчит брюзга.

— Именно невидаль! — возразит мечтатель. — Ведь не мать и не отец кормят свой выводок или снабжают запасом пищи потомство. Это друг с другом делятся кормом братья и сестры, это дети снабжают кормом родителей, а родители детей, молодь кормит взрослых и взрослые — молодь, ровесники передают пищу друг другу. Каждый бывает попеременно то кормильцем, то питаемым, то отдающим, то получающим, и кормление, передача пищи другим, представляет собой не менее насущную, а нередко даже и более настоятельную потребность, чем ее получение.

Все в термитнике действительно живут не только тем, что добывают корм себе, не только тем, что кем-нибудь питаются, кого-нибудь объедают или даже заедают насмерть, но в такой же мере и благодаря тому, что отторгают пищу от себя, отдают ее собратьям, кормят других. Они, чтобы жить, одинаково должны быть жадными, прожорливыми, должны заглатывать добычу, но обязательно отдавать другим средства пропитания, должны делиться кормом со старейшими, старшими, ровесниками, младшими, малютками.